Я сделал ему укол. Тяжелое дыхание Фландерса немного успокоилось, пульс также стал немного лучше, но его частота оставалась опасно высокой.
У доктора свои права. Я дал указание убраться всем из комнаты, за исключением начальника секретной службы, и попросил сенатора подняться наверх и прилечь на мою кровать; я останусь с Фландерсом. Понемногу в доме все затихло. Я присел возле Фландерса и, чтобы убить время до рассвета, курил и размышлял. Он спал до утра, тяжело дыша, и во сне ни разу не пошевелился. Я понимал, как странен был его сон; обычно в течение ночи даже те, кто хвалится, что спит как медведь в берлоге, переворачивается с боку на бок пару десятков раз. Фландерс же не шелохнулся ни разу. Если бы не хриплое дыхание и равномерное биение сердца, которое я отчетливо слышал через стетоскоп, можно было бы подумать, что передо мной лежит труп.
Было бы бесполезной тратой времени описывать события следующих нескольких дней. Важные шишки приходили и уходили. Так прошли среда, четверг, пятница. Я отметил в истории болезни отсутствие изменений. Фландерс пришел в себя совершенно неожиданно. Он помнил, как его зовут, отвечал на простые вопросы, относящиеся к его прошлой жизни, узнал жену, когда агент в штатском тайно провел ее в дом, поинтересовался, как дети. Но как только кто-либо спрашивал его о том, что случилось с того дня, как он покинул этот дом с секретным пакетом, который следовало нелегально доставить в Индию, реакция была одной и той же: выражение полной растерянности, учащение дыхания и выдавленное «Я не помню.»
В субботу утром меня вызвал сенатор.
— Редер, вас желает видеть Шеф, он внизу, — сказал он мне, на что я сердито ответил:
— Я не могу оставить своего пациента.
Сенатор, казалось, был недоволен моим ответом.
— Знаете, насколько я могу судить, нет никаких причин, требующих, чтобы вы оставались с ним дальше. В роли сиделки могу побыть и я.
Он дружески толкнул меня.
— Давай, Док. Полагаю, это важно.
Расположенный внизу зал совещаний был тщательно изолирован от внешнего мира. Естественно, на это были свои причины. Но это всегда раздражало меня. Здесь шла речь о секретах, ради обладания которыми правительства двадцати государств лишились бы части своих плутониевых запасов. Когда я вошел, охранник у двери тщательно запер за мной дверь. Я огляделся.
За столом сидели несколько мужчин. Кое-кого из них я знал по имени, остальных по их репутации или по фотографиях в журналах. Человек, восседавший во главе стола, который, казалось, распоряжался здесь, был одним из руководителей ФБР. Он заговорил со мной первым.
— Садитесь, доктор Редер, — вежливо произнес он. — Что вы можете рассказать нам о мистере Фландерсе?
Я пододвинул стул, сел и кратко изложил им все, что мне было известно. Я старался быть предельно откровенным, признавшись, что происходящее озадачило меня. Когда я завершил свой отчет, Шеф прочистил горло и поглядел на остальных.
— Я только хотел бы добавить, — ненавязчивым тоном произнес он, — что не вижу нужды в том, чтобы привлечь еще кого-либо для медицинских консультаций. — Он откашлялся. — Доктор Редер, по моему мнению, один из лучших специалистов в Соединенных Штатах, и никто из вас не мог бы не признать, что пригласить кого-либо извне совершенно невозможно.
Он перевел взгляд на меня.
— Существует ли хоть минимальный шанс, что к мистеру Фландерсу возвратится память и в ближайшие несколько дней он сможет говорить? — спросил он прямо. — Я могу сказать вам, доктор, что случай с Фландерсом следует толковать в более широком значении. Если вам удастся вернуть ему память и возможность говорить, может быть, удастся предотвратить гигантскую военную катастрофу. Это важнее, чем здоровье Фландерса.
Последняя фраза мне не понравилась. Как она не пришлась бы по вкусу любому другому врачу. В то же время я сознавал, что Шеф сказал именно то, что он хотел сказать. Холодная война, в которой с переменным успехом участвовала Америка в продолжении последних двадцати двух лет, последнее время несколько потеплела, что привело к сокращению военных расходов. Главные солдаты в этой войне не были одеты в мундиры и не таскали с собой базуки и минометы; подобно Фландерсу, они плели и распутывали нити интриг. Фландерс отнюдь не был пешкой в этой игре; в тайной иерархии его ранг соответствовал по крайней мере армейскому званию бригадного генерала, если бы существовал способ установить это. Я понимал, насколько отчаянным должно быть положение.
— Мы можем испробовать наркосинтез, гипноз, электрический шок, наконец. Но я обязан предупредить вас, что сердце Фландерса может в любой момент отказать.
— Это невозможно! — вскричал кто-то. — Как же мы тогда узнаем, что произошло?!
Он вскочил и стал стучать кулаком по столу в крайнем возбуждении.
— Шеф, скажите, наконец, Редеру, почему мы должны выжать из головы Фландерса все, что там запрятано, прежде чем он умрет.
Мужчина во главе стола повернулся в его сторону и сказал умиротворяюще:
— Конечно, я уже говорил, что доктор Редер достоин полного доверия.
Наступило непродолжительное молчание. Наконец Шеф начал говорить.