Мысли, которые высказал мне Дузик, владеют многими. Они так хорошо и полно записаны в Программе КПСС, принятой на XXII съезде партии:
«Коммунистическая партия Советского Союза считает своим интернациональным долгом помогать народам, идущим по пути завоевания и укрепления национальной независимости, всем народам, борющимся за полное уничтожение колониальной системы».
Именно этот интернациональный долг советского человека руководит не только Дузиком и Татаренко, Клементьевым, Славой Гольцовым, Володей Харкиным, Володей Колесником, но и многими другими из тех, которые работают на строительстве высотной Асуанской плотины.
Вот я перелистываю страницу своего путевого блокнота. В нем стенографически записаны приведенные тут разговоры. Но сколько осталось за пределами блокнота!..
…Я уезжаю из Асуана вечером. В поселке Садд-аль-Аали, который строится в Ливийской пустыне, возле дома, где помещается начальная четырехклассная школа и учатся ребята советских специалистов, стоит Аленка. Ей шесть лет. В школу еще рано, но какой у нее большой жизненный опыт! Ей непременно нужно с кем-нибудь поделиться…
— Какие здесь фаланги прыгучие, — радостно-удивленно сообщает она. — Мы идем с мамой, вдруг одна фаланга уткнулась под лестницу и спит. А пузичко у нее во какое. — И Аленка все шире и шире раздвигает ладошки.
В одном из классов молодая учительница Вера Зенченко, приехавшая из двести двенадцатой московской школы, которая недалеко от завода имени Лихачева, прилаживает к стене транспарант. Тушь еще не просохла:
Слова «Русь» у поэта нет. Вера Зенченко вписала его от себя, но оно тут очень к месту. Наверное, Никитин не стал бы возражать, если бы знал, что его стихи будут читать тут, так далеко от России.
Снова Каир. Каир 1961 года.
На этот раз он начался для меня чем-то вроде спектакля.
…Посреди переулка худой, оборванный человек в чалме. Рядом мальчишка. Он прячет босые ноги под длинную грязную галабею.
Перед ними на мостовой корзина, полуприкрытая куском мешковины. Человек засучил широкие рукава одежды. Его дочерна загорелые руки протянуты к корзине, все его худое туловище подалось вперед… Мальчишка, который сидит рядом и выполняет обязанности ассистента, что-то выкрикивает детским, срывающимся от старательности голосом — судя по интонациям, приказания.
Очевидно, в спектакле что-то не получается. Человек берет две короткие деревяшки — такими играют в бабки — и в отчаянии вращает ими над корзиной. В корзине что-то шевелится.
Но действие развивается слишком медленно. Человек запускает в корзину палку. Он действует ею как поварешкой в кастрюле с супом, размешивает.
Наконец над корзиной появляется голова кобры. Да, этой кобре, видимо, не до представления. Она совсем голодная, едва живая змея. Кожа на ней обвисла, глаза не горят, а тускло мерцают. Она пытается скрыться. Кажется, ей это удается. Она уже наполовину скрылась под мешковину. Но человек снова запускает в корзину палку.
В этом спектакле есть еще одно действующее лицо: женщина, которая сидит на краю тротуара, укутанная в черный бесформенный кусок материи, и кормит ребенка грудью. Женщина изображает публику. Публика должна реагировать. И женщина реагирует короткими, гортанными возгласами. Она изображает испуг. Но разве такая змея кого-нибудь испугает? Ей бы только свернуться, только бы спрятаться в темноту…
И всех жалко, включая кобру.
Каир показывал мне свое лицо с переулка, куда выходили окна отеля «Уиндзор». По вечерам, возвращаясь в отель, я встречала «Чарли Чаплина». Маленький человечек в черной опрятной паре, с усиками, приклеенными на неподвижном белом лице страдальца, пересекал дорогу, по-чаплиновски, в разные стороны, расставляя ступни, и протягивал бубен. Этот бубен служил ему одновременно музыкальным инструментом и шляпой, в которую собирают милостыню. Каирский Чаплин был в чем-то убедительнее великого актера Чарли Чаплина. Тот изображал маленького, обойденного жизнью, нищего человека, — здесь бедность была реальностью…
Старик ведет обезьянку. Какое у нее несчастное личико, какое сморщенное, как она прижимается к острой коленке хозяина!
— Мадам, один пиастр! Один пиастр, мадам!
Они следуют за мной до угла.
— Мадам, полпиастра! Какие оба они измученные!..
— Русси! Денег не надо, совсем не надо! — мальчик протягивает игрушку — верблюда, сшитого из тряпок. Он тоже просит, но он гордый: одновременно он дарит…