…На желтой сухой земле, в нескольких шагах от меня, лежат верблюды. На них могут покататься желающие. Почему-то верблюды кажутся совсем маленькими. Представление о действительной величине предмета здесь утеряно.
Строительство пирамиды началось, когда фараону было двадцать шесть лет. Неужели этот еще совсем молодой человек уже думал о смерти? Вернее, тут была мысль о бессмертии.
Один из моих друзей сказал:
— Охотник и дичь — одно.
Мне трудно сейчас восстановить тот логический путь, который привел его к этому парадоксу, но тогда он был ясен.
Умереть — для фараонов это было, пожалуй, единственным и основным условием бессмертия.
Из восьмидесяти известных в Египте пирамид Хуфу построил для себя самую высокую.
И все же этот фараон просчитался.
Что сделал Хуфу? Какими делами прославил он свое царствование? Об этом, вероятно, знают только египтологи. Но думы о бессмертии труда, о безымянных мастерах, построивших эту пирамиду, охватывают каждого.
Здесь сгибались их спины, блестевшие от пота, и руки шлифовали камень. Более четырнадцати миллионов отшлифованных поверхностей, где инструментом для шлифовки служили вода и песок. Более двух миллионов глыб, уложенных одна на другую без извести, без цемента и не обрушившихся вот уже пять тысячелетий. Каким высоким было умение этих мастеров, каким безошибочным строительный расчет, как точно удалось им определить тот угол, за которым начинается устойчивость!
«Труд — это единственная мера, которой можно измерить человеческую жизнь» — мне кажется, подобная надпись должна быть начертана здесь.
…Далеко на запад уходит Ливийская пустыня, над горизонтом курятся пески, и на ее багрово-желтом фоне выделяется высоко поднятый плакат. Надпись на двух языках:
«Пейте кока-кола!»
Департамент древностей не может протестовать: плакат не угрожает сохранности памятника. Ну а кроме того, кока-кола пьют.
Сейчас его потягивают прямо из бутылочек два офицера, сидящие на складных стуликах под большими, воткнутыми в землю зонтами, какие бывают на платных пляжах, с той разницей, что эти — цвета хаки.
Здесь — полицейский пост. Он примерно в ста метрах от лап большого сфинкса. Тут такое количество посетителей, что полицейский пост, видимо, необходим.
На верблюде пожилая англичанка. Ее голые ноги согнуты в коленках. Она целомудренно прикрывает коленки газетой. Вот веселая экскурсия чехов. У каждого через плечо фотоаппарат. Каждый старается сфотографировать сфинкса в наиболее эффектном ракурсе. Англичанка фотографирует с верблюда.
Есть посетители, занятые более будничным, но обязательным делом. Это козы. Они разыскивают и выщипывают из песка одинокие травинки.
А надо всем этим — над офицерами и козами, над любознательными туристами — возвышается львиное тело сфинкса. Спокойно протянуты лапы, каменное лицо обращено в пустыню.
Вверху, там, где голова сфинкса, время остановилось. Но здесь, на земле людей, оно движется, приходится считать минуты, или мы опоздаем к самолету. Кто-то уже взглядывает на часы. Нас уже торопят. А там, наверху, — вечность.
Может быть, время так же сложено из пластов, как толща земной коры?
…Мы пробыли в Каире десять часов. Нам не удалось увидеть строительство Асуанской плотины, которая должна изменить всю жизнь египетского народа, мужественного и трудолюбивого. Мы не успели посетить национальный Египетский музей, он помог бы нам лучше узнать эту страну. Мне рассказывали те, кто побывал в нем, о чувстве удивления и признательности, которое испытывает посетитель, разглядывая предметы, сделанные руками мастеров, живших тысячелетия до нас. Библиотеки написаны о том, чего мы не увидели в Египте.
Я не могу написать о Каире даже нескольких строк, как это сделал, например, Юхан Смуул. Ему посчастливилось. Он бродил по залам Египетского музея и смотрел. Он видел золотые маски фараонов и каменных священных быков. Он видел барельефы. Бусы из золота и сердолика. Когда-то золото было теплым, оно прикасалось к женской шее. Смуул писал:
«Лишь возникает желание вернуться сюда, чтобы побродить по сумрачным залам спокойно и задумчиво. Надо быть благодарным за одно это желание».
Он тоже недолго пробыл в Каире. Меньше суток.
Нет, не лирическое чувство благодарности — боль потери увозила я из Каира. Каир не узнанный, не исхоженный… Какой он? Так влюбляются.