Алеша медаль заслужил и золотой кругляшок принял, а вот в контору идти отказался.
У нашего управляющего и глаза к лысине. Не бывало такого, чтоб первый ученик круто норов показывал.
— Ты, — говорит, — парень, часом не рехнулся? От своего счастья бежишь. Кальера, — говорит, — тебе обеспечена. Родителей во как ублажишь.
А парень — Алеша — очень к правде приверженный. Он, не таясь, все выложил.
— Родителей, — говорит, — мне ублажать нечего. Отец полжизни в пекле проработал, а когда в горнах задавило и хоронить понесли — не во что обрядить. Мать с малолетства камушницей маялась за двугривенный в неделю, а подросла — ее в точильной чахотка источила. У бабки я живу — она тоже на ладан дышит, — старая живописна. Ну, а одному мне много ли надо?
Управляющий не стал спорить:
— Вольному воля — спасенному рай.
Это, дескать, как хочешь. Но поинтересовался все же:
— Куда же ты стремишься идти?
— Коли возьмете — в белый амбар.
Это по-нынешнему — склад готовой продукции: принимали там готовый товар. Работали «молодцы», — потому и казарма, где они обитали, называлась молодцовской, считалась она вроде бы почище других фабричных казарм.
Алеша-то, однако, по-прежнему у бабки жил.
А там время подошло — и бабка померла, и парень в возраст вошел — женился на Кате, у горновщика Пахомова единственная дочь росла. Самостоятельная такая девица, сразу муженька к рукам прибрала. А он на нее смотрит, как теля на мать, только и знает:
— Катя-Катеринка!
И все-таки образовалась у них семейная драма, да такая, казалось, что сразу все разбилось — и не соберешь, не склеишь.
Горновщики испокон веков на фарфоровых заводах не сдельно работали, а на жалованье состояли. Заработок у них верный: подошел срок — вынь да положь целкаши. Формовщики или там живописцы бьются и за расценки и против разных притеснений, — чтоб за бой в горнах с них не взыскивали. У горновщиков труд тоже нелегкий, а все же посмирнее считались. В ту пору — перед девятьсот пятым годом — рабочие люди в движение пришли, стали понимать, что на их горбу хозяин в царство небесное въезжает.
Я это к чему о горновщиках завел речь? Катя-Катеринка по родителю-то их круга. А у Алеши вся родня за хозяйские барыши богу душу отдала. Вот он и задумал к революции примкнуть. Книжки читал тайные, на сходки к бакенщику ходил, там на речном берегу собиралось человек, поди, пять, — все ребята боевые, каждого хоть на кол, так сокол.
Катерина проведала об этом и сразу укорила.
— Пошто, — говорит, — ты погибель кличешь на нашу молодую семью? Узнает управляющий — с работы погонит и тебя, и меня.
А она при деколи стояла: переводные картинки на посуду лепила.
Алеша кудрями тряхнул:
— Не узнает.
Бабы, они настырные. Ей вдоль стели, а она поперек мерить станет. Катерина свое твердит:
— А ну как узнает? Что тогда?
Я же говорю: бабий язык не смиришь ни блином, ни рукавицей.
Алеша покладистый парень, а тут допекла жена, начал он ей выкладывать.
— Что ж, — говорит, — я статуй бесчувственный или у меня башка хуже дырявого горшка и не вижу, как хозяева-капиталисты над нашим братом-рабочим глумятся? Нет тогда мне уважения.
Вот что он сказал.
Катя в слезы. Ну, это женский обычай: слезами себе помогать. А муж-то ей не шепчет ласково:
— Катя-Катеринка!
Крупно в ту пору они поговорили. Сурьезно. Как помирились, этого я уж не знаю, но жизнь у них пошла сикось-накось, в разные стороны. И разговаривают неласково, будто чужие, не личико в личико, а спинка в спинку.
Пугает Катя:
— Пойду скажу, что ты к врагам царя и отечества перекинулся.
А он ей в ответ:
— Кричи пуще, сполошница, нет на тебя угомона. Поди, доноси. За то жандармы деньги платят. У них аж кучки по тридцать сребреников приготовлены. Только будет у тебя на лбу вековечно гореть клеймо: предательница своего мужа. И отечеству я не враг: ради отечества и стараюсь.
В ту пору запала Алеше добрая мысль: устроить на фабрике потайную типографию, чтобы печатать листовки. Перепадали к нам, конечно, листовки из Москвы. Привезут попутно одну-одинешеньку, так ее всю до дыр зачитают.
И вот как хитро Алеша придумал.
В прежнее время иным-некоторым приходила фантазия получать письма не на свою фамилию и не на свой постоянный адрес, а условно. Допустим, не «до востребования» и имярек, а «предъявителю кредитного билета рублевого достоинства, номер, серия такие-то».
В журнале «Нива» прочитал Алеша объявление: