— Чашечки, — говорю, — посмотрел. Да ведь жениха-то свадьба ждет, одних смотрин мало. Пир горой, а потом долгая жизнь. Вернусь я на свой любимый фарфоровый завод, кто мне из рабочих в скульптурной мастерской поверит на слово: «Ах, красота! Ах, тонкость! Ах, ажур-тужур!» Набрехал, скажут, Седаков. Другой разговор, если дозволите сервиз аккуратно упаковать в стружку и в морскую траву, как мы упаковываем самые деликатные вещи, и со всяческим береженном отвезти на завод. Там мы вроде собрания устроим, потому как все мастера захотят тонкую заграничную работу посмотреть и на эту важную тему побеседовать. Тогда уж кто может — учись, а кто слаб — отойди в сторонку и не именуй себя мастером. Это в полном смысле учеба, а не воздушный разговор о гусиных лапках — видать не видал, а слыхал, что наш барин едал да похваливал.
Заместитель министра Николай Игнатьевич воззрился на меня.
— Другими словами, — говорит, — выдвигаешь ты, Седаков, предложение, чтобы я тебе редкостные французские чашечки вместе с другими предметами доверил, ты все добро на завод отвезешь, и учеба пойдет по образцам?
Я подтвердил:
— Именно так.
Николай Игнатьевич решил показать, что он отец родной.
— Бери, — говорит, — но помни: через два месяца у министра республиканский актив. Привози все обратно, и главное, в полной целости и сохранности, потому как, если кокнешь — голову сниму, — за разбитой чашкой накладно человека в Париж отправлять.
А я после этого впервые подумал: взял мороку на свою голову, не было печали — черти накачали. И на вокзале посошок не пропустишь, и в пути не вздремнешь, — все-то будешь за коробку с сервизом держаться. Да и на заводе дело не в дело, сон не в сон: а ну как заденут чашечку — ведь так легки крохотульки, — кажется, дунешь и рассыплются.
Однако уговорился на берегу, так спускайся в реку.
Вот я и спустился. А плыть не легко. Подумай-ко сам: ведь с каждой вещи надо свою форму снять, на бумагу срисовать, из гипса болванку отлить, отточить по точным размерам, как на рисунке или чертеже значится.
Посидел, попотел я и за столом и у правила. А весь-то инструмент у меня, кроме карандаша, — клюшка, стальной треугольник на ручке да ланцет. Снимаю слой за слоем, да берегусь — гипс хрупок, а круг ходок.
Потрудился немало, но если считать даже по обычной посуде, — то и четверти дела не выполнил.
Отлил с модели пробные вещи, прикинул, правильно ли усадку рассчитал, — ведь в фарфоре после обжига вещь становится меньше.
Ладно: оказалось, что рассчитал тютелька в тютельку. Теперь можно с моделей делать «капы». Это, как бы объяснить — копии, что ли, моделей, с которых отливают рабочие формы. А уж, наконец, в этих формах и начнут отливать чашки и все прочее, как бы просты ни казались вещи.
А французский сервиз разве прост? Эти чашечки, как я говорил, труднее трудного, сложнее сложного. Для чашки, допустим, нижнюю рубашку я отлил, проделал что требовалось — все формы, капы, модели. Теперь надо сеточку смастерить. Тонкое гипсовое кружево подравнивать приходится ох как осторожно, едва задел — все рвется, а порвалось — не склеишь. Каждую ячейку на сетке прорезал обломком безопасной бритвы. А прорезал — уголки зачисти.
Сын мой Олег ни несколько дней приехал из Дубны, зашел ко мне в форматорскую, увидел, чем я занят, стал что-то подсчитывать и писать на клочке бумаги. А он математик, и специальность у него самая современная — машины по вычислению.
— Ты, — говорит, — папа, взял на себя адов труд. Я тебе сообщаю: вырезаешь ты столько-то треугольников, столько шестиугольников, столько долек и так далее, а всего делаешь и зачищаешь на каждом блюдечке одна тысяча двести сорок четыре угла. На каждой чашке — одна тысяча четыреста двадцать углов, на молочнике еще больше, не говоря о кофейнике. Одним словом, такой внушительный итог — помимо всякой другой кропотной и сложной работы, должен ты вырезать и зачистить около двадцати тысяч углов. И ничего не повредить.
У меня от такой дикой цифры аж голова кругом пошла.
— Подсчитай, — говорю, — Олег, сколько дней мне предстоит трудиться?
Назвал он срок, — я обомлел. Какие тут два месяца, о которых предупредил заместитель министра! Не только до собрания актива в этом году не поспеешь, а и потом без отпуска останешься.
Олег смеется:
— С Левшой посостязаться захотел?
Я ему втолковываю:
— Тут не с нашим мастером опор, а с теми французами, у которых нам велел учиться Николай Игнатьевич. Это не одно и то же. Да и тебе, сынок, доказать хочется, что достижения у нас не только в науке и технике, а и в искусстве и в мастерстве. Слышал, поди, как одна комсомолка в газете писала, что и в космосе, мол, нужны цветы. А совсем недавно пионеры просили космонавта взять в полет ветку цветущей вишни. Получается, что техника с красотой у нас побратимы.