Народ меня выручил. Помогли друзья-товарищи, помог и сын Олег, — тоже взял бритву и стал подравнивать уголки, — особо ответственную работу я ему все же побоялся доверить, пусть уж ее мастера выполняют.
Семь потов у нас всех сошло, а своего добились.
Сервиз готовили единственный, а ну как чашка или молочник треснут в горну во время обжига? Значит, подумай о запасе. У форматора, как у военачальника, должен быть резерв главного командования. Стало быть, еще лишняя морока, еще пот, еще время и еще адово терпенье.
И главное, обычную работу не оставишь, — изображай Левшу по вечерам да по воскресеньям. Вместо того чтобы идти в кино на «Фанфан-тюльпана» или сидеть у телевизора, мы копались с французскими чашечками.
Все вытерпели. Не без дезертиров, понятно. Один парень нашелся, что рукой махнул и сказал:
— А ну ее к бесу, эту петрушку!
Остальные проявили стойкость. Ведь и Левша с товарищами не ради денег трудились, а хотели родную землю возвеличить. Я уж не знаю, как это раньше называлось, пока не придумали слова «патриотизм».
Минули два месяца, сервиз готов всем на удивление, и снова собрались мы в здании министерства. Актив должен вести сам министр, а Николай Игнатьевич устроился возле. Перед началом увидел он меня, кликнул:
— Ну как, Седаков, привез французские чашечки?
— Привез, — отвечаю.
— Показал у себя ребятам?
— Так точно, — говорю, — показал.
— Обсуждали? — интересуется. — Восхищались?
— Оценили, — говорю, — как следует. Мастеровито сделано.
Похохотал заместитель министра, повторил за мной:
— Мастеровито! Понимать надо и ценить!
Теперь я за ним повторил:
— Сущая правда: понимать надо.
А сам один пишу, а два в уме.
Заместитель министра оглядел сервиз, кой я ему на фанерной доске преподнес, и опросил:
— Ничего не разбил?
— Сами, — говорю, — освидетельствуйте.
Министр заинтересовался нашим разговором. Заместитель ему показывает.
— Вот, — говорит, — те французские чашечки, о которых я вам намедни докладывал.
И опять ко мне:
— Молодец, что и поучился и сберег. Неповторимые вещи. Тем временем министр взял одну чашечку, повернул ее кверху дном и что-то пристально стал рассматривать. Заместитель кинулся к нему:
— Что?! Что такое?! Трещина?
Министр усмехнулся с ехидцей.
— Трещина, — говорит, — дорогой товарищ, в вашем представлении.
Заместитель взял чашечку и увидел, что на донышке прозрачной кружевной вещицы — наша советская заводская марка и одно слово: «Вербилки»…
Все, кто бывали у меня дома, видели белую кружевную «парочку» — чашку и блюдце. Только фамилию мастера я изменил по его же просьбе: замучат, говорит, заказами.
Свадебный подарок
овет меня как-то Иван Владимирович, директор нашего завода, и так это, вроде безо всякого подхода, спрашивает: — А бывал ты, Павел Петрович, на Кавказе?
Я говорю:
— Хоть и бывал, а вроде меня там и не было. Завком путевку дал в Кисловодск. Я наши санатории и дома отдыха хаять не собираюсь: больные там поправляются. А я пусть и старик, а сердце у меня справное, к врачам не являюсь, и они мне визитов тоже не делают. В Кисловодске я впервые в жизни рубашку перед лекарем снял. И курорты мне ни к чему: по звонку встань, по рецепту ешь, да еще девушка в столовой несуразно тебя кличет: «Салфетка двести пятнадцать, вам садиться за тридцать шестой стол». А какая, извините, я салфетка, когда я рабочий от роду шестидесяти лет?! Ищешь, ищешь место под номером, аж зло возьмет. Мне бы для отдыха куда-нибудь на речку, с плотов ершей поудить или в новые места отправиться да полюбопытствовать, как люди добрые живут: советская земля наша необъятна и по народам куда как разнообразна…
Директор деликатно меня останавливает.
— Отдых, — говорит, — ты, Павел Петрович, планируй так, как тебе вздумается. А сейчас я тебя для дела позвал. Получено серьезное письмо с Кавказа. Завод-де ваш, пишут, старый, заслуженный, в истории значится, а у нас предприятие новорожденное, навыков нет. Не командируете ли одного живописца? Ну, понятное дело, человека опытного и умелого, способного чему ни на есть научить молодых художников.
Вот, — продолжает директор, — посоветовался я с товарищами, и решили мы, Павел Петрович, предложить такую поездку тебе. Глубокие теснины Дарьяла, Терек воет во мгле, замок царицы Тамары и прочие красоты, как это в художественной литературе указано; работа для тебя привычная — сиди да уму-разуму учи.