— Так будет с каждым противником режима! — комментировал переводчик.
Переживания за флаг смешивались с горькими мыслями о родных. Мать еще ходила, а сестра к весне слегла и больше не вставала. Чем помочь?
«Я за реченьку гляжу в голубую даль», — напевал Толик едва слышно, ползая на коленках по весеннему огороду в поисках молодой крапивы. Сил на песни оставалось немного.
— Что делать русский мальчик? — раздалось так близко и громко, что Толик вздрогнул.
Два немца со свисавшими с плеч автоматами пристально рассматривали огород.
— Ты есть прятать…
«Неужели прознали?» — страшная мысль лишила сил. Толик сел на едва проклюнувшуюся траву.
— Ты есть прятать золото свой земля от немецкий зольдат? — фрицы загоготали и двинулись дальше, оглядываясь на побелевшее лицо паренька.
— М-м-м, — всхлипы рвались из его груди, но остались внутри, где-то рядом с сердцем. Жарко… Сухие глаза горели. «Зачем сижу я здесь, рядом с закопанным бачком?» — память отказывала. Толик забыл, что дома его заждались. Мать хотела сварить нарванную сыном крапиву и похлебкой покормить детей. Время шло, сын не возвращался.
Женщина выглянула из дверей дома. Мальчик безмолвно сидел на траве.
— Толя, ты не уснул там? У меня вода кипит, — негромкие слова матери подняли его с земли.
У всего бывает концовка. В июле сорок четвертого года город охватила хаотичная стрельба: пулеметы, автоматы, винтовки… Примешивались лязг гусениц и залпы танковых пушек — краснозвездные тридцатьчетверки несли свободу, мысли о которой ни на минуту не оставляли жителей белорусского городка. За полдня город очистили от тех, кто считал себя высшей нацией. Не успевшие бежать носители черных и серых мундиров дружно сдавались в плен.
В ста метрах от родительского дома на время небольшого отдыха перед очередным наступлением разместился танковый батальон тридцатьчетверок. Экипажи занимались подготовкой машин к новым походам.
— Пойдемте-ка, дяденька. Покажу вам одно дело, — взволнованный То лик дергал за рукав пыльного комбинезона молоденького совсем танкиста.
— Чего тебе? — удивился тот.
— Пойдемте, — Толик продолжал тянуть бойца за рукав.
— Далеко?
— Нет, рядышком тут.
— Ну, пошли, босоногий, — рассмеялся танкист.
Усмешка с его лица сползла сразу, стоило увидеть развернутый на пустыре флаг.
— Откуда у тебя знамя? — перебирая руками красную материю, спросил танкист.
— С Березины. В воде нашел, — ответил Толик. — Стрелял немецкий самолет, когда я флаг в лодке сушил, не попал. Высушил и вот… храню третий год.
— Молодец! Братец, да ты настоящий герой! Знамя я забираю, — танкист хлопнул Толика по плечу и принялся сворачивать полотнище.
— Нет, просто так не отдам, — в словах паренька прозвучало не упрямство, а что-то иное. — Возьмите меня к себе в танк. Воевать пойду. Мать поднимет мою сестру, а двоих нас ей тяжело прокормить. Нечего в городе есть. Мне уже пятнадцать. Возьмите!
— Братец, в армию тебе все одно рановато. Впрочем… — танкист замялся. — Бери знамя, пошли.
В штабе танкового полка рассказ Толика повторился. Хмурый полковник оглядел мальчишку: щуплый, невысокий, но глаза, глаза! Лицо почти как у взрослого — уже с морщинами у губ. Знамя сохранил, честь полегшего в сорок первом войскового соединения спас. За одно это можно в полк взять. И просится не на блины.
— Мать приведи сюда, — попросил полковник. — Послушаю, что она скажет.
Плечи женщины задрожали, стоило ей услышать, зачем зовут ее в штаб.
— Ты же, милый, не вояка, — простонала она. — Откажись!
— Нет, мама, не откажусь! — Толик не знал, какие слова могли бы объяснить матери то, чем загорелась душа. Глаза его сверкали. — Пойдем, ждут!
Сутки спустя сын полка из Новоборисова пристроился на броне танка между опытных бойцов. За спиной болтался вещмешок с нехитрыми пожитками, на голове ладно сидел черный танковый шлем. Сердце ликовало: добился своего! Как пригодился спасенный флаг!
И потянулись долгие дни и бессонные ночи войны. Километры бездорожья привели к вымощенным брусчаткой немецким улочкам. В боях юный солдат научился многому, главное — научился воевать.
Восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года в Берлине раздавались еще выстрелы, но поверженный рейхстаг уже чернел руинами. Рядовой Анатолий Русаков чистил от нагара ствол танковой пушки, когда прозвучала команда на построение. Личный состав полка ровными шеренгами встал перед тридцатьчетверками.