Иннокентий затянул вполголоса любимые слова песни: «Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней…»
— На, фриц, глотни, — Григорий поднес к лицу пленного фляжку. — Небось, шумит в голове от моего гостеприимства? Господи Иисусе, и кто вас сюда звал?..
Приближавшуюся зимнюю пору сорок первого — сорок второго годов люди ждали с тревогой, война забрала из хозяйств почти всех работников. Случались и прежде тяготы: неурожаи, на скотину нападали болезни, — но сообща справлялись, да и власти проявляли заботу. Но так сразу опустевшие избы, тишину на тракторной станции и в клетях конюшни, молчание наковальни в кузнице, отсутствие привычных переливов гармошки погожими осенними вечерами, — что-то подобное припоминали лишь пожилые сельчане, рассуждая о времени империалистической и гражданской войн. «В девятьсот четырнадцатом у нас сразу поубавилось в запасах мяса, муки, а в амбарах — фуража. И лошадей с подворий реквизировали. Думал, сроду такое не повторится», — вздыхал седой дед, сторож из колхоза «Свет Ильича».
Снега не было до начала ноябрьских праздников, потом словно расшалилась небесная мельница. Не остановить. Что ни день, то сверху сыпало, понизу вьюжило, устилая все вокруг толстым белым покрывалом. Нет бы столько к концу зимы выпало. Но случилось так, что декабрь только-только начался, а сугробов намело выше колена. Печи приходилось топить чаще.
Дров у людей к началу календарной зимы заметно поубавилось. У Дорошевых тоже. Помощь можно было искать только в правлении. Но и за помощь приходилось платить. У кого оставались деньги, платили деньгами, у кого зерно — зерном. У Вари с наступлением холодов в загоне мычала голодная корова. Сена заготовить не получилось, кормить скотину приходилось остатками прошлогодних запасов. Овечек пустила под нож по осени. Пришлось в начале зимы убирать и корову. Говядиной выполнила план по налогам, часть мяса оставила на еду, частью оплатила подвоз дров. «Господи, не в том ли самом и было предназначение буренки?» — страдала Варя.
Декабрь принес трескучие морозы, измаяв которыми, на новогоднюю ночь сжалился и подарил оттепель. Но через неделю благодать закончилась, и стужа растянулась до середины февраля. В марте завыли-завьюжили метели, словно первый весенний месяц поменялся местами с февралем. Деревню продолжило засыпать. Через день старший сын Данил забирался на крышу дома, не приставляя лестницы. Со двора залазил по поленнице на навес у сеней, оттуда поднимался с лопатой к печной трубе. Только чуть снег от нее огребал, как за сутки наметало снова.
Печь Варя протапливала раз в неделю, чаще — только в лютые стужи. Дрова жгла экономно, чтобы хватило до мая. Из-за ежедневных снегопадов опасалась, как бы не засыпало трубу: «Не приведи господи угореть всем в избе».
Жили ожиданием треугольников с фронта. Те приходили редко. Письма не отличались разнообразием: «Воюю. Не ранен. Иннокентий Бойцов угодил в госпиталь. Скучаю без него. Как, Варенька, справляешься с хозяйством? Помогают ли дети?»
Даже обида подступила однажды: «Ишь, „Иннокентий угодил в госпиталь“ и „скучает“ муж по земляку. А по семье, выходит, не скучает? О дровах ни одного вопроса не задал…»
Укорила в мыслях мужа, но совесть тут же взыграла: да что такое! Не в гости он уехал! Коли с кем-то на фронте в товарищеских отношениях, слава богу! Душа-то всегда ищет человеческого общения, участия, иначе и быть не может. «Вспомни-ка, — обратилась к себе Варя, — если бы не Гришина забота, как бы сейчас выживали? Война забрала его на поля сражений, и осталось из провианта лишь то, чем муж успел запастись впрок. Ели с детьми картошку от души до конца января. Мяска в варево добавляла. Лишь с февраля варить картошку поменьше начали с оглядкой на весну и лето. А тюря из сухарей как выручает! В других семьях давно голодали и большие, и малые. По деревне разговоры идут, удивляются люди Гришиной проницательности по запасам: „Как в воду Дорошев глядел!“».
Не зря в народе ходит молва: март — пустые щи. За обеденным столом дети все чаще посматривали на мать, как ей казалось, с укором. Как же так? Днем в супе мяса почти не видели, ужинают постненько, и тюри в тарелки не до краев налито! Варя лишь делала вид, что ест наравне со всеми, оставляя детям свою порцию похлебки. Качала головой в недоумении: «Откуда ты, Гриша, предвидел тяжкую годину? Случайно ли в том давнем разговоре упомянул про голод?»
До конца месяца оставалась неделя. Вечером Варя прибрала перемытую посуду, переложила с полки на полку почти пустой мешочек с сушеными грибами: «Как-то надо пережить апрель». Дети угомонились и легли спать. Не снимая фуфайки, села за стол и под свет огарка решила закончить начатое накануне письмо. Пробежала глазами начало: «Здравствуй, дорогой Гришенька! Повечеру перечитала вслух недельной давности твою весточку. Пусть детки знают, как их отец защищает страну. Пусть гордятся тобой и стараются походить на тебя. Мы живем потихоньку. С Аленкой дома сидит Егорка. Старшие ходят в школу, а после школы помогают мне на ферме. Оценки им за полугодие выставили хорошие. Слава богу, не стыдно за ребят. Я работаю все так же. Хотя и скотины много меньше стало, но ухаживать за ней приходится с утра до самого вечера. Кормов к ферме сейчас никто не подвозит. Осталась одна лошадка на весь колхоз, потому что других лошадей отправили куда-то. Что до пропитания, то могу сказать: если бы не тобой посаженная картошка и собранные в мешках сухари, то пришлось бы нам туго».
На этом месте вчера начала засыпать, сил никаких не осталось. Чем письмо закончить? Про еду надо дополнить, Грише приятно будет прочитать: «Сухарики выручают, однако едим их бережно. До лета должно хватить. В других-то семьях детишки от голода и в школу ходить уже не могут. Вот такие новости наши деревенские. Береги себя! Хоть бы в отпуск тебя отпустили. У Лизы муж приезжал. Сказал, что он числится геройским солдатом, уничтожил много немцев и заслужил побывку. Может, и ты как-то постараешься. Целую тебя сама и от всех детей целую! Варя».
Поставив точку, она перечитала письмо. Длинное получилось, а между тем про многое не рассказала, про те же болячки, что на семью набросились, не вспомнила. Успокоила себя: «Пусть на фронте меньше тревожится». Может, не надо было писать про Лизиного мужа? Получалось, что Гриша не геройски воюет. Варя вздохнула и замазала чернилами строчки про чужую побывку. Хватало в деревне забот, но что они значили по сравнению с фронтовыми? Разве не справилась с дровами? Вспомнились слова мужа: «Главное — выдержать тебе до холодов, а там вернусь. По осени дров напилю-наготовлю». Уходил в надежде вернуться до зимы. Вздохнула: «Март на дворе, а войне конца и края не видно. И все равно мирная жизнь не чета фронтовой. Услышь, Господи, мои молитвы, сохрани раба твоего Григория, спасителя нашего…»
Глаза слипались. В голове начали стучать молоточки, виски сдавило. Варя дунула на свечку, начала читать «Богородицу», но после первых же слов голова ее склонилась на стол. Так и уснула. Дети посапывали в кроватях, укутанные одеялами и наброшенными поверх старыми цигейками, фуфайками. Печь вторые сутки стояла непротопленной, изба выстыла.
Первая декада сентября сорок третьего года выдалась сухой и теплой, что не могло не порадовать тех, кому приходилось оставаться в землянках, отрытых в чистом поле. В такую благодать не хотелось думать ни о чем, кроме мирной жизни, отчего в окопах то и дело раздавалось: «Нет, братцы, и почему я на судьбу прежде сетовал, когда с утра литовочкой траву на лугах косил? Чего не хватало?» — «Не говори! Так и учишься ценить то, что теряешь…» — «Вернусь, токарный станок обниму, так скучаю!»
На бабье лето зачастил дождь; земля в окопах раскисла, не спасали даже настилы из досок. Под ногами хлюпала каша из черной жижи и опавшей листвы. Девятнадцатого числа дождь с утра прекратился, а пополудни в воздух взвились две зеленые ракеты. После того как они отшипели, началась атака на немецкую линию обороны.
Дыроватому полю в лужах с покосившимися столбушками не было конца и края, и Григорию каждый раз в такие моменты приходила одна и та же странная мысль: «Какие долгие бывают поля! Пока бежишь, время на них останавливается». Кучерявые столбы разрывов поднялись рядом. В дерганом полубеге-полуходьбе потерялась пилотка. Видимо, слетела в тот миг, когда Григорий пригнулся от разлетавшихся во все стороны осколков и комков земли. Жалко, вчера только постирал, но искать пропажу было не с руки — не отстать бы от верзилы, который перепрыгивал впереди через воронки. Опять ухнуло. «Успеть бы за верзилой». Фьюить! Через мгновение снова зловещее «фьюить»… Пули, казалось, посвистывали только возле Григория. Сглотнул слюну с привкусом железа: «Не к добру запнулся, когда из окопа вылазил. Плечо саднит, за виток колючей проволоки неудачно зацепился. Не к добру».