Слова Сталина, которые он произносил тихо, отдавались в моем сознании как набат. Нет, я не считал, что совершил какой-то проступок и не чувствовал за собой вины. Все-таки я сам пришел и честно признал, что на этот раз задача была мне не по плечу. Когда-нибудь это должно было случиться, как в анекдоте с японской бензопилой. Но не оправдать надежд Иосифа Виссарионовича было по-настоящему тяжело. Не стыдно, не страшно, а именно тяжело. И сразу как-то пусто стало на душе.
— Вряд ли, товарищ Сталин, найдутся дураки на нас сейчас нападать, — вяло промямлил я на автомате, лишь бы не молчать, — В Маньчжурии Красная Армия показала всем свою мощь.
— Идите, товарищ Любимов, вы свободны, — не обратив никакого внимания на мой ответ, отправил меня восвояси отец народов.
Через два дня Совнарком действительно принял решение о разделении наркоматов, причем, по плану ВПК, чем подсластил мне горькую пилюлю. Сама же Военно-промышленная комиссия этим же постановлением была упразднена. Вместо ее создавался Комитет обороны на уровне наркомов.
— Что, браток, карьера не задалась? Прочувствовал, почем фунт лиха? — фонтанируя оптимизмом, со смехом подливал бывшему председателю ВПК бывший нарком ВМФ Кожанов. — Мы с тобой как те два брата-акробата под куполом цирка, взлетели, да не удержались.
— Не понимаю, чему ты так радуешься, — ответил я хмуро.
— А чему огорчаться? Тому, что ты легко отделался? Уж поверь мне, на этом мобплане не один черт ногу сломит, полетят наркомы и замнаркомы с должностей как миленькие. Хорошо еще, если не в гости к твоему ненаглядному Лаврентию. Я, когда флотом заправлял, именно поэтому добился, чтоб заводы за ним свои закрепили. Чтоб путаницы с этой кооперацией, когда чуть ли не адмиральский катер полудюжиной управлений НКТП, с каждым из которых целая гора переписки, не считая их междусобойчиков, строили. А во всей промышленности этот клубок распутать — и пытаться нечего. Правильно ты поступил, что предложил разрубить по отраслям и направлениям. Месяца три назад сообразил бы — вообще был бы героем. Да чего уж теперь… Чем заняться думаешь? — Иван Кузьмич разливался соловьем, лишь бы поднять мне настроение.
— За державу обидно, товарищ. Шут с ними, с наркомами, дело-то не сделано. И никакого удовлетворения у меня от этого нет и быть не может. А займусь чем? Да какая уж разница… Вон у меня Курчевский еще остался, помогу ему с гранатометом реактивным, там всего и надо до идеала кумулятивную гранату добавить. Да и с бомбами штурмовыми не все еще закончено. Хочу не только осколочные, но и зажигательные, а заодно и объемно-детонирующие стоит попробовать. Надо бы благоверную напрячь, пусть со своими химиками покумекает. Они как раз в нефтепродуктах закопались, присадки к маслам ищут.
— Ну, дело твое, — вздохнул Кожанов. — Хотя мне кажется, что это для тебя мелковато. Как так, Любимов, и вдруг никаких гигантских скачков хоть в технике, хоть в политике? И не только внутренней, между прочим! А знаешь, я, как на Дальнем востоке откомандовал, тоже, как экскременты в проруби, без настоящего дела. Вот, в Японию посылают военно-морские контакты налаживать. Вроде, как для меня это дело привычное, бывал я там морским атташе. Может, айда со мной? Замолвлю за тебя словечко. Тем более, у тебя с их премьером Енаем контакт налажен, делу помощь. Будешь советником военно-морской миссии по технической части. Никуда твои бомбы от тебя не убегут, а на гейш посмотреть может шанса больше и не будет!
— Нашел, чем сманивать! — выпученные глаза Ивана Кузьмича, когда он приводил мне свой последний самый весомый аргумент, вернули мне хорошее настроение. — Ты когда улетаешь?
— Ну, пока не ясно. Переговоры идут, состав делегации утрясается. Дело тонкое и не быстрое. Дипломатия! — поднял Кожанов указательный палец вверх. — Так что еще успеешь своему Курчевскому эту самую кулятивную гранату впарить. А там месяц-два, как договоримся с японцами. В море будем выходить, засиделся я на берегу. Да что там море, целый океан! И корабли тоже — не чета нашим старикам. Эх, на «Нагато» бы побывать, посмотреть хоть на шестнадцать дюймов. Чтоб ты не говорил, а линкоры — сила. Одним видом внушает! Хотя, конечно, наши летчики, катерники и подводники в случае чего их перетопят, — последнее, что сказал Кожанов, он произнес не виде мантры о нашей непобедимости, а вполне себе уверенно.
— Ты, вижу, уже за меня все решил? Посмотрим, что Полина на это скажет.
— Да не бойся, я ее уговорю, — по сравнению с этим утверждением моряка померк даже тезис о неминуемом потоплении японских линкоров.
— Тоже, гейшами соблазнять будешь? — поддел я Ивана Кузьмича.
— Чур, меня! Жизнь дороже! — рассмеялся Кожанов. — Скажу как есть! Отвлечься тебе надо и развеяться. В Москве ты захиреешь. Хорошо хоть пить не начал.
— Да? А что это мы сейчас здесь делаем?
— Так помалу же и всего один только раз! Да под разговор приятный. Или ты что-то против имеешь? — отнес Иван Кузьмич горлышко бутылки от моего, в очередной раз опустевшего стакана.
— Нет уж! Давай наливай! По одной и хватит! — сказал я уверенно, прикидывая, что как раз будет «норма», которую лучше не перебирать. — А насчет Японии — согласен! Там я еще не бывал, да и на место одно посмотреть захотелось. Но с Полиной сам будешь договариваться. Никто тебя за язык не тянул.
Эпизод 3
Закончился март 39-го года, прошел апрель и майские праздники. Несмотря на обусловленный природой весенний позитив все это время настроение у меня было какое-то подавленное. Сдулся. Не было уже такого стремления совершать и преодолевать, как раньше. Думая об этом, я сравнивал свое состояние с кризисом среднего возраста, когда дети уже выросли, жизнь сложилась и стремиться дальше, вроде бы, некуда. Так и здесь. С самого своего появления в этом мире я стремился сделать Красную Армию могучей, такой, чтобы она могла отразить любое нападение. И вот сейчас, когда противников сравнимого веса на всем белом свете для РККА просто нет, даже Германии до нас еще расти и расти по качеству, и особенно, количеству боевой техники в войсках, кто может бросить нам вызов? Все, марафонец добежал до финиша и упал без сил. В моем случае — моральных. Работал на автомате потому, что привык, потому, что так надо, и вообще, чтоб было чем заняться.
Прототип кумулятивной гранаты сварганили быстро. Так как мне хотелось впоследствии использовать наработки по ней в трехдюймовом снаряде, то калибр выбрали в 73 миллиметра. При этом никаких сложных расчетов и опытов я проводить не стал, понадеявшись на «красоту и пропорциональность». 60-градусная медная воронка, такой же 60-градусный хвостовой конус, да общая длина без носового обтекателя почти в три калибра из которых на цилиндрическую часть боеприпаса с воронкой приходилось два. Снаряжалась граната плавленым тротилом.
Для выбора оптимального расстояния подрыва от брони мы с Курчевским провели серию подрывов, использовав в виде подопытного корпус тяжелого танка Гинзбурга, натуральной советской «Меркавы», задумывавшегося, как мобилизационный «дублер» КВ. В итоге «мобилизационного» в нем оказалось ровно два 350-сильных двигателя от Т-126/ЯГ и ничего более. Стандартная башня КВ, которую в Москве и Подольске самостоятельно делать не могли без освоения технологии ЭШС. Стандартный корпус Т-126, но сваренный из плит в 120 и 75 миллиметров также был непростой задачей для заводов, у которых на серийных танках стыки не превышали 45 миллиметров. Гидромеханическая трансмиссия, которая Гинзбургу показалась проще изготавливаемой в условиях ЗИЛа, чем механическая на 700 лошадиных сил, торсионная подвеска вместо рессор задних тележек тяжелых грузовиков, даже экстремально широкие из-за небольшой длины танка гусеницы — все было уникальным, не связанным с гражданским производством. Машина получилась интересной, мощной, легче КВ из-за совмещения по длине МТО и отделения управления, фактически, за габариты Т-126 немного выступал только кормовой свес башни, но, разумеется, в серию не пошла из-за невыполнения «мобилизационного» требования. Вот в ее-то корпусе, над которым на Красноармейском полигоне уже успели поглумиться артиллеристы, мы и наделали новых дыр.