— Проведешь тут, когда твои добровольцы по всем дивизиям корпуса разошлись!
— И что? Мне теперь политинформацию о вреде суеверий и сплетен организовать?!
И то верно. После капитуляции Польши война закончилась только формально, а забот у меня только прибавилось. Рыдз-Смиглы сотоварищи подписали документ пятнадцатого июля и в тот же вечер РККА стала доводить его до сведения польских частей всеми доступными способами: парламентерами, радиосообщениями открытым текстом и с помощью захваченных нами шифров. На следующий день на головы полякам посыпались листовки. Еще день спустя, для самых неверующих, на листовках поместили фотографии. Надо сказать, что впитав информацию очень, очень немногие полки, бригады и дивизии сохранили порядок и организацию, либо сдавшись в полном составе, либо рванув к нейтральной литовской границе. Так, к примеру, КОПовцы у Друскеники интернировались в Литве сразу в ночь на 16-е и тем самым оголили левый фланг стоящей перед 3-м Кубанским кавкорпусом пехотной дивизии, которая все еще размышляла. Точно так же в Литве беспрепятственно оказались и дивизии, стоявшие против немецкой Восточно-Прусской границы. Они успели сбежать до выхода на этот рубеж частей КМГ комкора Потапова. Но в основной массе своей польская армия, бросив все, кроме личного оружия, бросилась бежать, превратившись в вооруженные группы «по-интересам». Рванули кто куда. Солдаты, что жили по эту сторону Вислы — до дому. «Западные» — тоже, но уже в немецкую зону. Офицеры — куда ближе, в Литву или к немцам, лишь бы уйти от Советов. Одновременно этим движением были захвачены и гражданские, те, кто побогаче. Они тоже рвались любыми путями остаться «в капитализме». Именно в эти первые после капитуляции дни родился анекдот о национальном еврейском или польском приветствии. Поскольку мосты на Висле уже были захвачены немцами, но всю реку они не контролировали, переправлялись на лодках, баржах, плотах. И вот, две посудины встретились на середине реки. Пассажиры, и те, кто уже насмотрелся на немцев, и те, кто бежал от Советов, выстроились вдоль бортов и крутят пальцем у виска, считая друг друга сумасшедшими.
Карта боевых действий, и без того напоминавшая слоеный пирог после прорыва фронта на границе, превратилась в жалкую попытку зафиксировать и упорядочить хаос. РККА быстро шла по дорогам на запад, а в стороне, в лесах, в глуши передвигались в разных направлениях группы поляков. Причем среди них все еще оставались довольно крупные и организованные. Та же 18-я кавбригада, командир которой подарил мне Вяхра. Третьеочередная, из тех пяти, что Млот-Фиалковский по моей воле услал в сторону Варшавы, на удивление не рассеялась и даже, поначалу, не бросила свои пушки и обозы. Она, вместе с четырьмя «сестренками», отделившись от двух пехотных дивизий, командиры которых ушли умирать в осажденную немцами, а вскоре и нами, Варшаву, попыталась силой прорваться через порядки Потапова в Литву. Конечно, по дорогам их не выпустили. Но конница, бросив обозы и пушки, растворилась в лесах, не оставляя попыток пробиться на север. На закрытой местности, без танков, поддержки артиллерии, мы не имели перед поляками никаких преимуществ, однако, хочешь не хочешь, но надо было либо терпеть их нападения на наши гарнизоны и колонны, либо прочесывать пущи. С этим я и пришел к комкору Потапову утром 22 июля.
— Товарищ комкор, сколько с ними можно возиться? Людей терять? Хотят в Литву? Пусть уматывают! Организовать им «зеленую улицу» до самой границы! Поставить условие сдать оружие и все прочее, кроме формы, наград и личных вещей! Все равно на границе все бросят. К тому же, никуда они от нас не денутся. Договор о передаче Литве Виленского края в обмен на размещение советских гарнизонов подписали на следующий день после капитуляции. Полгода не пройдет, как это прибалтийское государство станет советским и поляки из лагерей для интернированных плавно переместятся совсем в другие лагеря.
— Думаешь, поверят нам и пойдут оружие сдавать? — усмехнулся командующий КМГ.
— Предложим и увидим, поверят или нет! У меня за последние трое суток семь нападений на ремонтные подразделения!
— Ты же понимаешь, что такой подход к бандитам, а они сейчас по нашим законам бандиты и есть, не одобрят? — спросил меня, глядя в упор, Потапов.
— Боитесь, товарищ комкор, вопрос задать и трусом, потакающим бандитам, показаться? Тогда прошу разрешения мне обратиться с ним к старшему по званию. К командарму Жукову, которому мы сейчас подчинены. Если же и командарм-8 в кусты утечет, то я до Ворошилова дойду, а то и выше. Ты меня знаешь! Терять своих людей, а каждый из них — мастер золотые руки, я не желаю!
— Ладно, не кипятись! Сам запрошу! — жестко ответил, явно недовольный моим упреком в робости перед начальниками командующий. — Мне тоже бойцов жаль, да и сроки поджимают. К первому сентября надо здесь все зачистить и отвести бронетехнику и артиллерию на двести километров от линии разграничения с немцами.
— Это еще почему? — удивился я, впервые услышав тогда о ДМЗ, демилитаризованной зоне.
— По Советско-Германскому договору! Демилитаризованная зона вдоль маньчжурской границы получила высокую оценку в верхах, сильно снизив напряжение на ней и понизив накал Советско-Японских отношений. Вот условие в договор с немцами и ввернули. Я сам только на днях об этом узнал.
— Погоди, ДМЗ в Маньчжурии — это японцы не могут свои войска вблизи границы размещать, кроме самого необходимого минимума! А здесь? Почему мы войска на восток отводим? Мы что, немцам войну проиграли?!
— Без паники! — усмехнулся Потапов. — И мы отводим. И немцы. Кроме Восточной Пруссии. Так что между нашими армиями будет на севере двести, а на юге Польши — все четыреста километров. Передраться через такую прослойку с Гитлером нам будет затруднительно. Хотя я бы с удовольствием этим фашистам навалял, пока они с Антантой сцепились… — с сожалением вздохнул под конец комкор.
Суетился я не зря. От Потапова к командарму-8 Жукову, от Жукова к комфронта Апанасенко, от него в Москву, но там «договорняк» с недобитками одобрили и уже первого августа на дорогах, перекрестках, в населенных пунктах были выставлены большие плакаты с щедрым советским предложением о пропуске в Литву тех, кто не желает сдаваться в обмен на оружие и все военное имущество, исключая форму, награды и личные вещи. Поначалу реакции не последовало, но при зачистках части РККА теперь всегда пробовали сначала договориться, обещая безопасное интернирование или, как альтернативу, поливать окруженные дебри химией неделю подряд. Дышать-то, имея химзащиту, можно, а есть? И что будет с лошадьми? Как только первая группа поляков согласилась, была накормлена и пешей колонной двинула на север в сопровождении советского патруля всего из пяти человек, процесс пошел по нарастающей. Чтобы его упорядочить были развернуты пункты приема оружия. Вот именно на таком пункте мне и подарили пятого августа Вяхра.
Причина выдвинуться из корпусной АТРБ, развернутой на северной окраине Гродно, была важная. Разведка нашла на лесной дороге западнее реки Бобр восемнадцать брошенных 220-миллиметровых польских мортир и танк. Немецкий! Видно, узнав о капитуляции, бравые артиллеристы просто бросили тяжести и рванули к нейтральной границе. Тягачи С7Р на шасси танка 7ТР, в свою очередь построенного на базе «Виккерса» точно также, как и советский Т-26, но с использованием моторов и коробок от 5-тонных грузовиков ФИАТ, имели то же достоинство, что и наши машины — большой запас хода. А вот у немца, судя по всему, горючка кончилась еще во время официальной войны. Во всяком случае, тащили его на буксире, а потому тоже оставили. Собирать брошенное оружие, сортировать на исправное, утиль, требующее заводского ремонта, а также то, что можно было восстановить своими силами, входило в мои прямые обязанности. А тут такой подарок.
Собрал колонну из БРЭМ, тягачей ЯГ-10Т, летучек, выпросил в бригаде у Кривошеина танковую роту Полупанова в сопровождение, места там все еще были беспокойные, и двинул к месту находки. Спустя один дневной переход немецкий панцер предстал пред мои светлые очи. Это была «четверка» с «окурком», судя по присохшей по самую башню грязи вперемешку с осокой, увязшая в болоте и брошенная «родным» экипажем. Потому и полякам, которые умудрились танк вытащить, она досталась неповрежденной. Осматривая танк, я сделал неприятный для себя вывод, что немцы тоже извлекли уроки из испанской войны, где довольно активно пользовались трофейными Т-26М. Лоб башни и корпуса этого «панцерфир» был экранирован дополнительными 30-миллиметровыми бронеплитами, общая толщина бронезащиты, таким образом, достигла шести сантиметров. По этому параметру он ничем не уступал, а возможно, даже превосходил, за счет качества самой брони, отечественные Т-28. Похоже, наши батальонные 25-миллиметровки смогут взять этого зверя только в борт. Не было уверенности и в полковых «сорокапятках», но тут нужен был обстрел. Машину следовало как можно скорее переправить в Москву. К вечеру шестого августа мы притащили ее на буксире, укутанную от посторонних глаз брезентом, в Гродно, так как заправлять нашим или французским бензином, не имея никаких инструкций по эксплуатации, я побоялся. К тому же МТО какое-то время было затоплено, а разбираться в поле, что там и как после купания, нам было не с руки. Два дня ушло на извещения-согласования и девятого мы отправили «немца» в Москву по железной дороге.