Ксюша вспомнила, как ворчала Марья Петровна, что мама «тащит девчонку с собой в чужой город неизвестно зачем». Какой же он чужой? Свой. Привычный. Совсем не такой, как в кино или по телевизору. Ксюша чувствовала себя обманутой, словно ей обещали показать жар-птицу, а принесли воробья на ладони…
К остановке подъехало такси, притормозило, мигая зеленым глазом.
— Ксения, за мной! — крикнул дядя Павел и, схватив тетю Наташу и маму за руки, потащил их к машине.
— Как у вас тепло, — сказала мама, усаживаясь на заднее сиденье, — я вся продрогла на ветру.
— Ксюша, садись в серединку, к маме, — предложила тетя Наташа, — или ты хочешь впереди?
Ксюша пожала плечами. Какая разница, где сидеть, если смотреть особенно не на что?
— Садись вперед, — сказал дядя Павел, — здесь обзор, как на капитанском мостике! И смотри во все глаза!
Ксюша покорно села вперед. Шофер улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Он был совсем молодой, курносый и весь сверкал, как его золотой зуб: блестел желтый герб на черной фуражке, блестела куртка с молниями вместо карманов, даже медный колпачок авторучки, торчащей из кармана, и тот светился огоньками на солнце.
— Первый раз в Ленинграде? — спросил шофер.
— Первый, — грустно сказала Ксюша.
— А чего такая невеселая?
— Я думала, Ленинград совсем другой.
— Какой другой?
Ксюша подумала и сказала:
— Необыкновенный. А он одинаковый… у нас дома тоже такие.
Сзади басовито засмеялся дядя Павел. Сквозь смех что-то сказала тетя Наташа; Ксюша не расслышала.
— Такие, да не такие, — обиженно сказал шофер. — Ты памятник Победы видела? А Петропавловку? А Дворцовую площадь? А Смольный?..
— Да они только сегодня прилетели, — сказал дядя Павел.
Шофер посмотрел на Ксюшу с укоризной.
— Не успела приехать, а уже судишь…
Ксюше стало неловко. Наверное, этот шофер очень любит свой город, раз обижается. Ксюша бы тоже обиделась, если бы кто-нибудь сказал плохое про Сыктывкар.
— Я больше не буду.
Шофер понял ее и улыбнулся.
— И правильно. Смотреть надо, а не судить. Город — как человек: одному улыбнется, а от другого отвернется. Как ты ему приглянешься.
А что, если она просто не понравилась городу, вдруг подумала Ксюша, если он не захотел показаться ей красивым? Машка Митрохина съездила в Ленинград на зимних каникулах, так потом на каждой перемене трещала всем: ах, какой Ленинград красивый, ах, какой он чудесный!.. Не может такого быть, чтобы Митрохина понравилась, а она, Ксюша, не понравилась. Не может, и все.
Машина неслась в черный провал под мостом. Вверху, над провалом, грохотала электричка. Зеленая, тупомордая… Ксюша похолодела от внезапного страха — ей показалось, что они въехали прямо под электричку…
А машина уже выехала на солнце и… понеслась по широченному проспекту. Справа и слева мелькали разноцветные дома, длились красные корпуса заводов. За железными и каменными заборами вырастали трубы.
Город летел навстречу, расширяясь во все стороны: бесконечный, меняющийся, как в калейдоскопе. Улицы, улицы, переулки, будто складные книжки-картинки, то раздвигались и становились широкими, как река, то сдвигались, наползая домами на машину, и Ксюша видела людей в комнатах.
И вдруг… машина будто вырвалась из каменного коридора домов и повисла над водой. Река чернела внизу, за узкой решеткой. Стоит машине чуть свернуть в сторону — и она понесется по воде между льдинами с синеватыми подтаявшими краями…
— Нева… — прошептала Ксюша и закричала: — Мама, смотри, это настоящая Нева!
— Невы державное теченье, — торжественно сказала сзади тетя Наташа.
Но Ксюша не видала никакого течения. Нева жила внизу, огромная, разбухшая, и, содрогаясь от ветра, сгоняла с себя льдины, словно хотела быстрее освободиться от зимней чешуи… А вдали виднелся еще мост, и еще… Мосты висели над водой, как нарисованные синей краской. За ближним мостом виднелась старинная крепость, точно богатырский корабль причалил к берегу и застыл неподвижно, сверкая на солнце высоченной мачтой.
Ксюша повернула счастливое лицо к шоферу и тут же развернулась к нему спиной, чтобы еще раз увидеть оставшуюся позади крепость.