— Очень, — сказала Ксюша.
Полина Ивановна открыла дверь в глубине коридорчика.
— Иди. Ты не смотри, что наш Тимофей без ног. Такого выдумщика да насмешника — поискать.
Ксюша следом за Полиной Ивановной вошла в комнату и удивленно огляделась. Эта комната совсем не походила на обыкновенные комнаты, в которых живут. Она была похожа скорее на зимний сад. Ксюша видела такой сад в общежитии шахтеров под Воркутой.
Здесь не было никакой мебели, только письменный стол в углу, да книжные полки в два ряда вдоль стен, чтобы Тиме было удобно, сидя в кресле, взять любую книгу. На стенах висели акварели, а между акварелями чуть ли не с потолка спускались длинные зеленые бороды цветов. И на окне, и на полу под полками тоже стояли разные цветы. Возле окна стоял мольберт с недорисованной картиной, торчали в деревянном стакане кисти, обернутые в аккуратные бумажные колпачки, несколько коробок с красками. Рядом с мольбертом — круглый аквариум с рыбками, а чуть подальше возвышалось розовое дерево. На толстой ветке сидел, надутый, как шарик, серенький кенарь и смотрел на Ксюшу черной бусинкой.
В стене слева был дверной проем во вторую комнату, но двери не было. Вместо двери свисали ветви цветов. Там стояли две кровати, шкаф и пустое кресло на больших колесах. В кресле спал пушистый желтый кот.
— А где Мыслитель? — спросила Ксюша.
— А под столом. Любит спать в темноте, — сказала Полина Ивановна, — а Геннадий в банке на окне. Во-он там, за бегонией. Сейчас я их кормить буду.
— А кот не съест Геркулеса?
— Что ты! Наш Прометей добрый. Тимофей его так воспитал. И с Геркулесом они дружат. Из одной миски едят, можно сказать. Попробуй подойди к кенарю…
Ксюша подошла к дереву, протянула руку. В ту же секунду Прометей одним прыжком перемахнул всю комнату и, вздыбив шерсть, зашипел на Ксюшу. А кенарь раздулся шариком и нахально защелкал, словно предупреждал: «Только тронь… Прометей тебя съест!»
Полина Ивановна засмеялась, довольная.
— Видала? Лучше отойди от кенаря, а то Прометей и укусить может. За себя не укусит, а за друга может. Я сейчас только за кормом схожу.
Ксюша на всякий случай отошла от дерева и принялась рассматривать картины. Здесь они были совсем другими, не такими, как у Саньки. Вот букет цветов на снегу… И видно, что мороз и ветер, а цветам ничего не делается… даже снег вокруг подтаял. На другой — рослая громадная женщина, чем-то похожая на Полину Ивановну и даже на Марью Петровну, прижала рукой к своей груди много-много маленьких людей и отогревает их дыханием. Те, кого она уже согрела, розовые и улыбаются, а другие еще совсем синие… А вот девочка в белом платье танцует на прозрачной планете из острых льдинок. Там, где девочка уже ступила ногой, льдинки растаяли и распустились цветы.
Эта девочка была очень похожа на Наташу. Такая же беленькая и, наверное, тихая… Хотя какая же Наташа тихая? Вон как заговорила… И не с кем-нибудь, а с единственной настоящей подругой… Ксюше стало просто невыносимо грустно. Она хотела отойти от картины и не могла. А девочка все танцевала и танцевала, и от ее танца на холодной планете поселялось тепло… Что же случилось тогда с Наташей? Они же всегда и во всем были вместе, а тут вдруг…
— Нравится? — спросила Полина Ивановна.
— Очень.
— А мне больше всего вот это по сердцу, — Полина Ивановна подошла к акварели, висевшей напротив, и встала, подперев щеку кулаком.
На картине был нарисован космонавт в серебристом комбинезоне. Высокий, широкоплечий, с красным, обожженным лицом. Он только что вышел из помятой, обгорелой ракеты и остановился. В одной руке он сжимал шлем с круглыми очками, а в другой держал обыкновенный подорожник. И плакал, улыбаясь…
— Гляди-ка… через все прошел человек, а увидал родную землю — и дрогнуло сердце, — сказала Полина Ивановна. — То святые слезы… Нет для человека ничего дороже родной земли. Тимофей рассказывал про всякие чудеса, которые на этих планетах водятся. Может, и выдумывал, а может, правда, не скажу, не знаю. Одно знаю — на родимой сторонке и бедовать слаще… Уж так я это понимаю, так понимаю… Чай будем пить?
Полина Ивановна спросила про чай без всякого перехода, и Ксюша сразу даже не поняла, а когда поняла, обрадованно кивнула. Все, все здесь было не так, как Ксюша представляла себе. Не было бледного, несчастного мальчика. Никто не сидел у окна и не смотрел завистливо на заоконную жизнь. Она была здесь, эта настоящая жизнь, в этой комнате, и Ксюше больше всего на свете захотелось не уходить отсюда никогда.