Медведовский Леонид
Звонок на рассвете
Леонид МЕДВЕДОВСКИЙ
ЗВОНОК НА РАССВЕТЕ
Повесть
1
Очнулся Михаил Носков в машине "Скорой помощи". Рядом, пытаясь прощупать его пульс, сидела женщина в белом халате. У изголовья - Алла. Едва заметные при дневном свете коричневые пятна на ее лице сейчас проступали особенно отчетливо. Ни голоса, ни даже шепота Аллы не было слышно. Лишь по движениям побелевших губ Михаил уловил: "Миша, Мишенька, как же это?.. Ведь у нас скоро маленький будет..."
Михаил устало прикрыл глаза, прислушался к боли. Она затаилась где-то внутри, изредка давая о себе знать короткими злыми укусами. Не ждал он того подлого удара, не заметил...
Носков подошел к придорожным кустам, где прятался незнакомый парень, крикнул:
- Эй, малый, ты что там затаился? А ну вылазь!
Молчание. Только тлеющий огонек сигареты выдавал присутствие человека.
- Кому говорят - выходи!..
И сразу после этого удар - предательский, подлый... Нет, не сразу. Вышла мать, он что-то крикнул... Что же он крикнул?.. "Мама, зови скорей отца... пусть принесет воды..." Воды!.. Воды!! Воды!!!
Михаил облизал шершавым языком сухие губы, умоляюще взглянул на медсестру. Та медленно покачала головой: нельзя.
...Словно огромное жало гигантской осы внезапно впилось в его живот. В первое мгновение Михаил даже не понял, что произошло. Но преступник с силой рванул рукоятку ножа кверху, и только крепкий армейский ремень помешал сделать рану еще шире...
Носков бежал к дому согнувшись, неловко зажав живот руками, и чувствовал, как горячая и липкая кровь просачивается сквозь судорожно сжатые пальцы. У него еще хватило сил взобраться на крыльцо, но открыть дверь Михаил уже не смог. Перед глазами поплыли огненные круги, ударил в уши тугой набатный звон, и он, задыхаясь, рухнул на ступеньки лицом вниз, жадно хватая посиневшими губами ставший почему-то разреженным воздух...
- Считайте! Считайте дальше! - слышится над головой требовательный мужской голос.
- Шесть... семь... восемь...
Удушливо-сладкий запах эфира мягко обволакивает голову, невыносимо хочется спать.
- Считайте! Считайте! - твердит тот же голос.
- Одиннадцать... двадцать три... четырнадцать...
- Приготовить зажимы! Скальпель! - Это было последним, что услышал Михаил перед тем, как погрузиться в долгий операционный сон...
* * *
Меня будит длинная заливистая трель звонка, я открываю глаза и слышу деликатно приглушенный голос нашего шофера Геннадия Спирина: "Вы уж не сердитесь, Анна Викентьевна, срочно нужен, меня дежурный послал..."
Мать впускает Спирина в квартиру, ворчливо предлагает раздеться, затем говорит:
- Как хотите, Гена, но без чашки кофе я вас обоих не отпущу. Никуда ваши преступники от вас не денутся!.. - Она отправляется на кухню варить кофе, а я приоткрываю дверь своей комнаты.
- Гена, заходи! Что там стряслось?
- Тяжкое, Дим Димыч! В вашей зоне таксиста порезали. Вчера в двадцать три часа на Гончарной.
- Грабеж? - невольно вырывается у меня.
- Непохоже. Пиджак с деньгами не тронут.
- Свидетели есть?
- Мать таксиста. Видела преступника издали...
- Значит, таксист заезжал домой?..
Тихонько вошла моя старушка, стараясь не греметь посудой, расставила на столе чашки с кофе, тарелки с бутербродами. Видимо, она слышала последние слова Гены - остановилась у дверей, заинтересованно ожидая продолжения.
Я оглядываюсь.
- Ты прости, мама, но у нас чисто служебный разговор. Обещаю: когда раскрутим это дело, доложу во всех подробностях.
Она обидчиво поджимает губы и выходит, плотно прикрыв дверь. Я сыплю сахар в чашку, придвигаю сахарницу Геннадию.
- Давай дальше! Кто осматривал место происшествия?
- Следователь и Волков. В его дежурство случилось...
- Приметы преступника?
- Очень слабенькие. Среднего роста, худощавый, волосы русые. Был одет в светлый плащ...
Я раздумываю, о чем бы еще спросить. Воспользовавшись наступившей паузой, Гена налегает на бутерброды.
М-да, приметы, как говорится, среднеевропейские, по таким можно заподозрить чуть ли не треть человечества. Начинать, видно, придется с нуля... Первым делом в больницу к потерпевшему.
На пороге мать сует Спирину пакет с провизией. Безусое мальчишеское лицо сержанта заливается помидорным румянцем: есть такая у него слабинка любит поесть. И самое удивительное, что при всем своем богатырском аппетите Гена тощ, как кошелек перед зарплатой.
Я впервые в реанимационном отделении, но нашел его быстро - оно расположено у самых больничных ворот. Здесь все продумано: когда решают секунды, на пути к операционной не должно быть лишних метров. На двери лаконично-суровая табличка: "Посторонним вход воспрещен!" Посторонним я себя не считал и потому, не колеблясь, нажал на кнопку звонка. Щелкнул замок, в меня пальнул любопытствующий взгляд молоденькой медсестры.
- Я из угрозыска. Мне нужно срочно повидать раненого таксиста.
- Минуточку, я позову врача...
Медсестра ушла, не забыв захлопнуть дверь. Минут через десять, когда я уже собрался звонить второй раз, в дверях показался сухопарый парень примерно моего возраста. Солидней и старше его делала аккуратная шкиперская бородка, закрывающая верхнюю пуговицу серого с голубоватым оттенком халата. Он ни о чем не спрашивал, только смотрел вопросительно. Я протянул свою книжечку.
Он долго и, казалось, тщательно изучал мое удостоверение, но я по его отсутствующим глазам видел, что мысли врача там, с больными, что мой визит не ко времени и вообще он с трудом понимает, кто я и зачем здесь.
- Агеев, из уголовного розыска, - представился я, пытаясь пробиться сквозь чащобу забот и тревог, обступивших врача.
Он встрепенулся.
- Сеглинь, лечащий врач. Чем могу быть полезен?
- Доктор, мне нужно видеть раненого таксиста!
Его губы непримиримо сомкнулись.
- Это невозможно! Носков в крайне тяжелом состоянии.
- Жить будет?
Он помедлил с ответом.
- Трудно сказать. Потеряно много крови...
Я корректно, но настойчиво оттеснял Сеглиня в коридор, пока входная дверь не захлопнулась за моей спиной.
- Доктор, вы должны понять, этот разговор нам очень важен. Носков единственный, кто видел преступника в лицо.
Сеглинь покачал головой:
- Боюсь, ваше посещение взволнует больного. Может быть, завтра?
- Доктор, дорога каждая минута! Преступник на свободе, кто знает, каких бед он может натворить...
- Хорошо! - наконец решился он. - В порядке исключения даю вам две минуты. Наденьте халат, я вас провожу.
Раненый лежал в одиночной палате, окруженный сложной аппаратурой из стекла и никеля. Он дышал тяжело и прерывисто, на лбу серебрились мелкие бисеринки пота. Врач промокнул его лоб марлей, сказал негромко:
- Миша, к вам товарищ из милиции. Вы сможете говорить?
Носков с усилием открыл глаза, в них застыла неутолимая боль.
- Спрашивайте, - едва слышно прошептал он.
Я понял, какого труда стоит ему каждое слово, и растерялся, забыв заготовленные вопросы. И тогда он начал рассказывать сам. Шептал он быстро, бессвязно, спотыкаясь на трудных буквосочетаниях. Ему, видимо, необходимо было выплеснуть наболевшее, освободиться от навязчивых образов, засевших в воспаленном мозгу.
- Я чинил машину... поломался рядом с домом... а этот, в плаще... приставал к девушке... замахивался... Пьяный такой... злобный... Я хотел помочь... пошел к ним... Они ссорились... он ее обвинял в измене... Потом... потом... они убежали... Я хотел его... в милицию... вытащил из кустов... И тогда... тогда... он...
Лицо раненого исказила мучительная гримаса, он застонал, заскрипел зубами, заново переживая случившееся. Сеглинь встревоженно приподнялся, движением бровей указал на часы.
Я заторопился.
- Скажите, Миша, вы этого парня встречали раньше?
- Нет... кажется, нет...
- Может, запомнили его лицо? Ведь вы шофер, у вас должен быть цепкий глаз. Что вам запомнилось в его внешности?