Николай Степаныч постоял перед дверью, хотел было позвонить,-- да вспомнил, что нынче воскресенье, подумал -- и все-таки позвонил. Что-то зажужжало в замке, и дверь поддалась. Он поднялся на первый этаж. Открыла горничная.
-- Нет, господин доктор сегодня не принимает. -- У меня зубы не болят,-- возразил Николай Степаныч на прескверном немецком языке.-- Доктор Вайнер -- мой старый знакомый... Моя фамилия -- Галатов, он, вероятно, помнит... -- Я доложу,-сказала горничная.
Через минуту вышел в прихожую пожилой человек, в домашней куртке с бранденбургами, рыжеватый, удивительно с виду приветливый и, весело отрекомендовавшись, добавил:
-- Я вас, однако, не помню,-- тут, вероятно, произошла ошибочка.
Николай Степаныч посмотрел на него и извинился: -- Да. И я вас тоже не помню. Я думал найти того доктора Вайнера, который жил до революции на Мойке. Промахнулся,-- простите.
-- Ах, это однофамилец,-- сказал дантист.-- Однофамилец. Это однофамилец. Я жил на Загородном.
-- Мы у него все лечились,-- пояснил Николай Степаныч.-Вот я и думал... Дело в том, что я разыскиваю одну даму,-госпожу Неллис...
Вайнер прикусил губу, напряженно посмотрел в сторону, потом снова обратился к нему.
-- Позвольте... Если я не ошибаюсь... По-моему... По-моему, какая-то госпожа Неллис была у меня не так давно... Это мы сейчас установим. Будьте любезны пройти ко мне в кабинет,
В кабинете Николай Степаныч ничего не разглядел. Он не сводил глаз с безукоризненной лысины Вайнера, который наклонился над своим журналом.
-- Это мы сейчас установим,-- говорил Вайнер, водя пальцем по страницам.-- Это мы сейчас установим. Это мы сейчас... Вот, пожалуйте,-- Неллис. Золотая пломба и еще что-то,-- не вижу, тут клякса.
-- А как имя и отчество? -- спросил Николай Степаныч, подойдя к столу, и обшлагом чуть не сбил пепельницу.
-- И это отмечено. Ольга Кирилловна. -- Да, правильно,-облегченно вздохнул Николай Степаныч.
-- Адрес: Планнерштрассе 59, бай Баб,-- чмокнул Вайнер и быстро переписал адрес на отдельный листок.-- Вторая улица отсюда. Пожалуйста. Очень рад услужить. Это ваша родственница? -- Моя мать,-- сказал Николай Степаныч. Выйдя от дантиста, он пошел несколько ускоренным шагом. То, что он так скоро ее отыскал, поразило его, как карточный фокус. Едучи в Берлин, он ни минуты не думал о том, что, может быть, она давно умерла или переехала в другой город, в другую страну,-- и все-таки фокус удался. Вайнер оказался не тем Вайнером,-- и все-таки судьба вышла из положения. Прекрасный город, прекрасный дождь! (Бисерный осенний дождь моросил как бы шепотом, и на улицах было темно.) Как она встретит его? Нежно? Или грустно? Или совсем спокойно? Она не баловала его в детстве. Ты не смеешь тут бегать, когда я играю на рояле. Потом, когда он вырос, ему часто казалось, что он мало нужен ей. Теперь он старался вообразить ее лицо, но мысли упорно не окрашивались, и он никак не мог собрать в живой зрительный образ то, что знал умом: ее худую, высокую, как бы некрепко свинченную фигуру, темные волосы с налетом седины у висков, большой бледный рот, потрепанный макинтош, в котором она была в последний раз, и усталое, горькое, уже старческое выражение. которое появилось на ее увядшем лице в те бедственные годы. Пятьдесят первый номер. Еще восемь домов.
Он спохватился вдруг, что волнуется нестерпимо, до неприличия,-- куда больше, чем в тот миг, например, когда лежал, страшно потея, уткнувшись боком в скалу, и целился в налетающий вихрь,-- в белое чучело на чудесной арабской лошади. Не доходя до пятьдесят девятого номера, он остановился, вынул трубку и резиновый мешочек с табаком, набил трубку медленно, тщательно, не выронив ни одной табачной стружки,-- поднес спичку, потянул, посмотрел, как взбухает огненный холмик, набрал полный рот сладковатого, щиплющего язык дыма, осторожно выпустил его -- и не спеша, крепкими шагами, подошел к дому.
На лестнице было так темно, что раза два он споткнулся. Добравшись в густом мраке до первой площадки, он чиркнул спичкой и осветил золотистую дощечку подле двери. Не та фамилия. Странное имя "Баб" он нашел только гораздо выше. Огонек обжег ему пальцы и потух. Фу ты, как сердце стучит... Он в темноте нащупал кнопку и позвонил. Затем вынул трубку из зубов и стал ждать, чувствуя, как мучительная улыбка разрывает ему рот.
-- И вот -- что-то звукнуло за дверью, раз, еще раз -- и, как ветер, качнулась дверь. В передней было так же темно, как на лестнице, и из этой темноты к нему вылетел звучный и веселый голос. "У нас во всем доме погасло электричество,-- прямо ужас",-- и он мгновенно узнал это долгое, тягучее "у" в "ужасе" и мгновенно по этому звуку восстановил до малейших черт ту, которая, скрытая тьмой, стала в дверях.
-- Правда,-- ни зги не видать,-- усмехнулся он и шагнул к ней.
Она так ахнула, будто кто-то с размаху ударил ее. Он отыскал в темноте ее руки, плечи, толкнул что-то (вероятно, подставку для зонтиков).