— Джинджер, ты выходишь замуж? — громко выдохнул Брайан. — А как же я?
— А вы, простите, кто? — спросил уже совершенно спокойный Кларксон.
— Жених он мой, — подняла я глаза на репортера и пояснила, — бывший. А вы, мистер Кларксон, нынешний, тут никаких сомнений.
— Ну, как тесен мир, — восхитился Бенжамин, а Энн добавила:
— Джи, ну как же с тобой весело!
— Очень весело, — процедил Гейбл и сказал Жасмин, — руки от моей невесты убери.
Я вскочила с чужих колен, а Бенжамин положил на ноги руки, как приличная школьница:
— А мы чего? А мы ничего, — заверил он репортера.
— Я вижу, — сказал Гейбл, — с вещами на выход! — распорядился он, и мы потрусили за грозной телезвездой.
— Мими, — тихонько спросила я у Бенжамина, — а вы давно знакомы?
— Ага, — ответила моя подруга, — мы учились вместе.
А, ну всё ясно. Там-то они и понабрались вот этих нездоровых замашек.
Вероятно, вместо лекции они сидели над рекламными проспектами с женским бельем и подбирали к этому белью косметику в цвет.
— Мими, дорогой, тебе так пойдет зеленый цвет! — делится Кларксон идеями.
— Габи, Душка, — это, наверное, университетская кличка, — а тебе лиловый!
И вот они милуются где-то на самом верхнем ряду огромной аудитории, а профессор, какой-нибудь очень умный профессор кричит:
— Уважаемые студенты. Мы не ходим в университет в колготках в сеточку. Мистер Кларксон, Ваше Высочество, вас это тоже касается.
Ну и профессора увольняют за то, что посмел перечить столь важной, как Бенжамин, персоне.
«Такова жизнь, что поделать», — вздохнула я и оказалась почему-то рядом с Гейблом.
— Убью, — тихо, но очень солидно сказал он мне.
Я сжалась, стараясь выглядеть поменьше, жалостливее, а еще лучше вообще исчезнуть.
— Я просто хотела, чтобы у меня был девичник, — пробормотала я, шаркнула для убедительности ножкой, и как-то так получилось, что при этом я этой ножкой подставила подножку Брайану, и он растянулся на гладком черном полу.
— Ой, извини, пожалуйста! — бросилась я к нему на помощь, радуясь, что тем самым немного отсрочила расплату за свои недавние прегрешения.
— Ничего, — ответил Брайан и полез целоваться.
— Нет, ну это уже наглость, — пробормотал репортер, двумя руками взял меня за талию, отставил, изловчился и ударил Брайана в правый глаз.
— То есть Бенжамину можно, а мне нельзя?! — разозлился Брайан и дал Кларксону кулаком в левый.
— Драка! — закричала Энн. — Ой, как здорово!
Вот не надо было ей это говорить, а тем более кричать.
Набежали полицейские и всех нас загнали обратно в камеру.
Кларксона и Брайа разнял Киф, тот хороший парень, который не оставил меня голодной. Разнял и спросил у них:
— Вас по разным или всё-таки всем вместе?
— Вместе, — ответили они хором и синхронно потерли пострадавшие, уже начавшиеся наливаться фиолетовым, прекрасные глаза.
Да, девичник совершенно точно удался.
«А кто нас теперь отсюда вытащит?» — пришла мне здравая мысль.
«Никто», — обреченно догадалась я.
Глава 9
Я присела на краешек длинной скамьи, она тянулась вдоль одной из стен уютного помещения, в котором мы отдыхали. Села и подперла рукой подбородок.
Всё не так и плохо. Тюремная камера временная, без кроватей и санузла, а значит, шанс на то, чтобы её покинуть, у нас имеется.
«А Гейбл-то левша», — с удовольствием разглядывала я прелестный фингал Брайана.
«Ну а Брайан, известно. Брайан правша», — перевела я взгляд на почти такого же красивого репортера.
Глаза наши встретились, как в лучших кинолентах о страстной любви, и он поморщился как от зубной боли.
Подумаешь. Герой, тоже мне.
— Что-то я устала, — зевнула Энн и прилегла мне на колени.
— Спи, — разрешила я и погладила её по коротким платиновым волосам.
«Золото, а не подруга!» — решила я и тут на звонок вызвали Кларксона.
Интересно, кому он позвонит? Луи?
— Дорогуша, спаси меня! — звонит репортер.
— Я лечу, Душка, — отвечает Луи и врывается в камеру.
Врывается он в камеру, видит у любимого фингал, видит меня и налетает на несчастную невесту с громкими криками:
— Мерзавка! — хватает меня за грудки и трясет.
Нет, что-то как-то не очень…
Лучше так, он хватается за сердце, оно у него слабое, падает на пол, неудачно падает на пол и разбивается насмерть.
Кларксон рыдает, Бенжамин стенает, Энн в обмороке, и тут я, нет, никого я не воскрешаю.
Я жалею репортера, я поддерживаю его в этом страшном горе. Каждое воскресенье мы кладем на маленькую белую мраморную могилку свежие цветы. На почве страданий и жалости мы сближаемся, Кларксон от такого потрясения становится нормальным, и мы предаемся порочной страсти прямо за маленькой оградкой кладбища.