— Нет.
— Икру? Мы получили фунт свежей.
— Вы отлично знаете, как я люблю икру. Но в данный момент не желаю оскорблять ее соседством со съеденным сегодня жиром.
Вулф налил себе пива, подождал, пока пена осядет на полдюйма, глотнул и, облизав губы, посмотрел на меня:
— Арчи, ты что, пытаешься склонить меня вернуть аванс?
— Нет. Я знаю, что это нереально.
— Тогда нечего попусту молоть языком. Тебе прекрасно известно, что мы взялись за работу, которая, если рассуждать логически, сама по себе абсурдна. Мы оба пришли к такому мнению. И крайне маловероятно, что наводки мистера Коэна окажутся нам полезны, за исключением, быть может, одной. При проведении любой операции что-то делается наобум святых. В нашем случае не что-то, а буквально все. Мы целиком и полностью зависим от превратностей судьбы. Мы можем только просить, а не командовать. У меня нет плана на завтра. Все зависело от сегодняшних результатов. Однако нельзя сказать, что сегодняшний день прошел бесплодно. Любая мелочь может подтолкнуть кого-то к более решительным действиям. Если не завтра, то на следующей неделе. Ты усталый и голодный. Проклятье! Съешь хоть что-нибудь.
— Как насчет завтрашнего дня? — покачал я головой.
— Мы обсудим это утром. Не сейчас. — Вулф снова открыл книгу.
Я встал, пнул ногой стул, взял со своего стола документ, положил его в сейф, после чего отправился на кухню налить стакан молока. Фриц уже лег спать. И тут до меня дошло: то, что оскорбительно для икры, не менее оскорбительно и для молока. Вылив молоко обратно в коробку, я взял чистый стакан, бутылку бурбона «Олд Сэнди», налил себе на три пальца и сделал хороший глоток. Бурбон отлично поладил со съеденным мной жиром, и я, проверив, хорошо ли заперта задняя дверь, прикончил бутылку, сполоснул стаканы, поднялся к себе в комнату, надел пижаму и переобулся в тапочки.
Я собрался было взять электрическое одеяло, но потом отбросил эту идею. Мужчина, оказавшийся в крайних обстоятельствах, не должен бояться трудностей. Со своей кровати я взял только подушку, а из стенного шкафа в холле — одеяла и простыни. Нагруженный постельными принадлежностями, я спустился в кабинет и, убрав диванные подушки, застелил диван простыней. Когда я разворачивал одеяло, у меня за спиной раздался голос Вулфа:
— Сомневаюсь, что это настолько необходимо.
— А я нет. — Я расстелил одеяло, затем — еще одно. — Вы ведь читали книгу. При желании они могут быть весьма оперативными. Они могут порыться в наших досье… И кстати, не забывайте о сейфе.
— Ба! Ты явно сгущаешь краски. Взломать сейф в доме, где есть люди?
— Им и не придется. Это уже вчерашний день. Вам не мешало бы обзавестись литературой по электронике. — Я подоткнул одеяло в ногах дивана.
Вулф отодвинул кресло, выпрямился, пожелал мне спокойной ночи и удалился, прихватив с собой «Сокровище нашего языка».
В четверг утром я еще лелеял слабую надежду, что, спустившись на кухню с пустым подносом для завтрака, Фриц передаст мне указание подняться к Вулфу для брифинга. Но не сбылось. А поскольку Вулф останется в оранжерее до одиннадцати, я занялся обычными делами, и к десяти часам все было в полном ажуре: постельные принадлежности уложены в стенном шкафу наверху, завтрак съеден, «Таймс» прочитана, почта распечатана и придавлена пресс-папье на письменном столе Вулфа, а Фриц вразумлен. Вразумлен, но отнюдь не успокоен. У него сохранились яркие воспоминания, впрочем, как и у всех нас, о том, как пулеметы на крыше дома напротив обстреляли нашу оранжерею, разбили сотню стекол и уничтожили несколько тысяч орхидей[3]. Обнаружив, что я ночевал в кабинете, Фриц объяснил это тем, что мои окна выходят на Западную Тридцать пятую улицу, и не на шутку встревожился. Пришлось сказать, что я не беженец, а скорее страж, однако он не поверил ни единому моему слову.
После того как я разложил почту, оставалось лишь тупо убивать время. Был только один телефонный звонок: Фрицу звонил рыботорговец. Я прослушал весь разговор, но никаких признаков прослушки вроде бы не заметил, хотя она, безусловно, была. Да здравствует технический прогресс! Современная наука научилась таким штукам, что никто ничего не может с этим поделать, но никто ни черта и не понимает, что происходит. Я достал из ящика блокнот и снова изучил секретную информацию, которую слил нам Лон Коэн, на предмет имевшихся возможностей. В списке было в общей сложности четырнадцать пунктов, и по крайней мере пять из них казались совершенно бесперспективными. Мы копнули три из имевшихся девяти, но безрезультатно. Я один за другим взвесил оставшиеся шесть. И решил, что самый перспективный, или менее бесперспективный, связан с женщиной, уволенной из Государственного департамента и принятой туда обратно. Я потянулся было к телефонному справочнику Вашингтона проверить, указан ли там ее номер телефона, но меня остановил звонок в дверь.