— Пожалуйста, не бросай меня, — сказал он умоляюще.
— А что ты за это дашь? — спросил я деловито.
Тома нисколько не удивило то, что ему придется платить. Он улыбнулся той добродушной и простоватой улыбкой, как всегда, когда ему приходилось обделывать свои дела. Но я остался непреклонен и сурово смотрел на него.
— Сколько?
Том судорожно облизнул губы.
— Пачку сигарет.
Он ответил так поспешно, что мне сразу стало ясно, он уже заранее решил, сколько будет платить своему телохранителю. На воле пачка сигарет стоила четыре с половиной франка, в лагере четыреста пятьдесят. Почти половину тех денег, которые были нужны мне для бегства Герхарда. У меня даже дух захватило. Но я взял себя в руки и пробурчал:
— Идет, но только за каждый вечер.
— Выжига! — у Тома заходил кадык. Словно защищаясь, он прижал ладони к своим набитым карманам.
— Ах ты кровосос, — сказал я. — По мне, пропадай ты пропадом. Пойдешь в дюны и не вернешься. Не ты первый, не ты последний. Долго ли труп в песок закопать? А потом скажут, сбежал — и все тут.
Лицо Тома приняло неописуемое выражение.
— Хорошо! Все равно назад мне пути нет, — сказал он, и в голосе его послышались хвастливые нотки. — У меня, брат, рыльце в пушку.
И он рассказал, что два года назад, отбывая трудовую повинность в деревне, он поджег амбар у крестьянина, угостившего его пинком в зад. Потом он бежал во Францию, но в иностранный легион его не приняли. Врач сказал — золотуха.
— Мне ведь тоже нелегко приходится, — сказал Том и провел обшлагом куртки по глазам. — Скинул бы ты немного!
Мы сошлись на двух пачках сигарет за неделю, иначе сказать, на тысяче франков за восемь вечеров. Я тотчас потребовал, чтобы он уплатил мне тысячу франков вперед. Вот так я и стал телохранителем Тома.
Лишь краем уха слушал я болтовню Нетельбека, рассуждавшего о том, как нужно готовить настоящий омлет. Во время своих туристских походов он ел только омлеты, поведал Нетельбек своим слушателям. «Что за дурацкая болтовня», — подумалось мне. Я стоял у ворот лагеря, охваченный таким же нетерпением, как и все, кто собрался здесь, и смотрел вдаль, ожидая, когда же наконец по ту сторону колючей проволоки из медленно приближавшейся тучи пыли появятся новички. Но они были еще довольно далеко.
Местами линия шоссе, по которому к нам шло пополнение, пропадала в ложбинах. Но ложбинки эти были не так глубоки, чтобы скрыть тучу пыли. Туча плыла от поворота к повороту, поднимаясь над краями узких продольных балок, где терялось шоссе.
— Раньше я всегда шел своим путем, — услышал я голос Нетельбека. — А потом любители ходить скопом уговорили меня присоединиться к ним. Сами видите, до чего это меня довело.
Я отвернулся от говорившего. Но я слышал звук его голоса и ясно представлял себе затравленное выражение его влажных глаз. Всякий, кому довелось наблюдать, как менялись настроения интернированных по мере продвижения войск на фронте, сразу понял бы, поглядев на Нетельбека: этот решил спасти свою шкуру!
А вот товарищам Ахима, казалось, все было нипочем. Словно проповедники, обходили они барак за бараком, подсаживались к группам растерянных, павших духом людей и пытались любой ценой укрепить антигитлеровские настроения.
Но я часто дивился тому, что самые умные среди них поступали особенно опрометчиво. Каждое слово, срывавшееся у них с уст, могло в недалеком будущем привести их на плаху. И все-таки меня восхищало бесстрашие, с которым они пропагандировали свои идеи.
— Ну год, самое большее, впаяют мне, дураку, — разливался Нетельбек. — А вы как думаете?
Слушая ответы окружающих Нетельбека лагерников, я понял, что они охвачены такой же паникой, как к он… Я совсем перестал прислушиваться к их разговору. Порыв ветра подхватил пыльное облако и понес его в сторону виноградников. На мгновение какой-то металлический предмет сверкнул на солнце — быть может, замок на чемодане Герхарда, почем знать? Стоявшие позади меня приводили все более веские доводы, смягчающие их вину, и надеялись на самое легкое наказание. А Нетельбек, тот в мечтах уже покинул тюремную камеру и, очутившись на свободе, жарил омлет за омлетом.
Он так подробно описывал их, что передо мной невольно возникло видение белого хрустящего хлеба. Я был неприхотлив, и с легкостью готов был бы отказаться от всех чудес кулинарии, с меня было довольно и простого белого хлеба. В носу у меня защекотало от теплого пряного запаха свежих дрожжей. Машинально пережевывая, я открыл было рот, но ощутил лишь вкус жидкой слюны. Это ощущение было тем мучительнее, чем яснее я сознавал, что в моей власти утолить свой голод. Рука моя сжимала в кармане тысячу франков. Цена жизни Герхарда, но и цена буханки белого хлеба.