Сона торопливо натянула на себя старье, хранившееся в чулане. Из книги, лежавшей на полке, вынула плоский пакетик, в котором хранилась газель, записанная ею со слов Сеида Азима, и другая, подаренная ей Тарланом, которую переписал сам поэт. Тут же лежала высушенная роза принесенная Сеидом Азимом из его сада. Плотно завернувшись в выгоревшую от долгой носки старую чадру, она выскользнула на улицу. Ни шороха, ни звука, предрассветный сумрак размывал очертания домов, в таком сером предутреннем тумане никто не увидит силуэт тонкой фигурки.
Когда послышался первый крик петуха, она была уже далеко от квартала Чужаков, где провела двенадцать лет своей жизни. Здесь она похоронила свою мать, похоронила надежды на счастье. Но здесь она подпала под могущественную власть музыки и своего любимого искусства - танцев. В этом квартале она получила клеймо чанги. Но здесь же в ее сердце пришла первая любовь... Здесь она оставила своих лучших подруг, таких же несчастных, как и она... Сердце ее сжалось: она навсегда оставляла кусок своей жизни...
Страх и отчаяние сопровождали ее. Кто бы ни встретился в этот час, посмотрел бы на нее с подозрением. Негоже женщине в столь неурочное время быть на улице одной... У каждого это вызовет любопытство и желание выследить ее. Подальше, подальше от квартала Чужаков, пока весть об убийстве танцовщика Адиля не распространилась в городе. Надо убежать, скрыться во что бы то ни стало!
Сона прижималась к стенам домов, старалась слиться с тенью заборов и оград... Ноги привели ее к такому месту, против которого протестовал ее разум. "Дом Тарлана! О аллах! Спаси его! Прочь, прочь отсюда, чтобы даже моя тень не упала на его имя... Зачем я сюда пришла? Я и его ввергну в пучину бед... Куда мне идти? К кому обратиться?"
Рассвело. С минарета мечети Галабазара послышался звонкий голос Кебле Мурвата, призывающего правоверных к первому намазу: "Аллах превелик! Свидетельствую, что нет божества, кроме аллаха! Свидетельствую, что Мухаммед - посланник аллаха! Свидетельствую, что Али его наместник! Идите на молитву! Идите ко спасению! Аллах превелик! Идите к лучшему из дел!" Азан проникал в ее сердце... У Соны родилась мысль: "Может быть, мне войти в мечеть и попросить там убежище? В доме аллаха со мной ничего не сделают!" Она сделала несколько шагов по направлению к мечети, но тут же остановила себя: Нет, нет, дорога в мечеть мне заказана. А как же Ага Самед? Если Алыш узнает, что он сохранил мне жизнь, он убьет парня..." В раздумье она прислонилась к воротам какого-то дома. Но тут из противоположных низеньких ворот вышел мужчина в высокой остроконечной папахе с узелком в руках, в черной шерстяной абе и в шлепанцах. Это был наш знакомец - Мешади Ганбар, сосед Сеида Азима, тот самый, что никогда в жизни не пропустил ни ритуального омовения, ни молитвы. Проведя пальцами по усам и бороде, привычно произнес: "Да смилуется аллах!" - и с любопытством взглянул на женщину, прислонившуюся к воротам дома покойного Сеида Мухаммеда, отца Сеида Азима. "Кто бы это мог быть? На нищенку не похожа, да и на заре они не собирают милостыню. И не Минасолтан, мать Сеида Азима, что ей делать в этот час у ворот собственного дома? Видать, молоденькая, уж очень худа. Наверняка у нее кто-нибудь болен, пришла к Минасолтан взять семейный молельный коврик, тоже ведь святая вещь, раз из дома сеидов..." Мешади Ганбар счел невежливым так долго рассматривать постороннюю женщину, пришедшую к соседям. "Аллах превелик!" - снова повторил он и, сунув под мышку узелок, заторопился к бане для утреннего омовения.
Если бы Сона умела читать мысли на расстоянии, она, возможно, не взялась бы за дверной молоточек, и вышедшая из дома для ритуального омовения перед утренним намазом Минасолтан не застыла бы в изумлении, открыв на стук ворота.
Мы уже упоминали о том, что шемахинцы любят награждать людей прозвищами, но в Ширване есть еще один обычай, о котором нам следует знать. Когда молодая женщина после замужества приходит в дом к своим новым родственникам или, наоборот, семья невесты обзаводится зятем, то родственники одаривают новых членов семьи почетным уважительным именем, но всегда сообразуясь с возрастом и положением. Так, мужчин называют "мирзададаш", "агададаш" - "ученый старший брат", "господин старший брат"... Женщины становятся "бирджабаджи" - "единственная сестра", "ишверджан" "кокетливая душа". Чего только ни выдумывают ширванцы!
Когда женился отец Сеида Азима - Сеид Мухаммед, его жену Кичкине-ханум родственники назвали Минасолтан, что значит "эмалевая государыня", видно, за необыкновенный цвет лица, который можно сравнить с драгоценными эмалями. Отныне и мы будем называть ее Минасолтан.
Оправившись от удивления, Минасолтан сказала:
- Входи, дочка, чего ты хочешь?
Сона торопливо скользнула внутрь. Когда ворота за ней захлопнулись, она не сдержала вздоха облегчения.
- Я пришла искать у вас защиты... - Она упала на колени перед Минасолтан. - На небе аллах, на земле для меня сейчас только вы!
Минасолтан забыла и о ритуальном омовении, и о намазе. Кто эта молодая женщина? От кого она бежала? Минасолтан не могла припомнить ни одну похожую на нее женщину из их квартала... И не из соседских она, убегавших к ней от кулаков своих мужей...
- Но кто ты, детка? Встань, не три лицо о землю. Я же не святой имам. Аллаху не понравится, что ты падаешь к моим ногам...
- Я не хотела заходить в ваш дом. У меня нет никого на всем свете, и мне негде искать приюта. Но я не смела обременять вас. - Сона горько заплакала. - Я стояла у ваших ворот и увидела чужого мужчину, вот со страху и постучалась... Пусть пройдет немного времени, я сама уйду, а теперь не выгоняйте меня.
- Да кто тебя гонит? Почему ты так говоришь? Разве прогоняют божьего гостя? От этой двери еще никто без надежды не возвращался...
Если бы Минасолтан знала, кто стоит перед ней, возможно и не произнесла бы этих слов, даже ворота не открыла...
Шум во дворе удивил Сеида Азима. Азан давно отзвучал, мать наверняка закончила ритуальное омовение и должна вернуться для совершения намаза. Но она с кем-то разговаривает во дворе. Кто бы это мог быть в такой ранний час?
Молодой человек оделся и вышел во двор. Увидел Сону в сползшей на плечи чадре и лохмотьях, с лицом, поблекшим от слез, он понял, что случилась беда.
- Что случилось, Сона, что ты тут делаешь?
Минасолтан растерялась. Сын назвал эту женщину "Сона", значит, он знает ее хорошо! "Ой, горе мне, может быть, она сбежала из отцовского дома? Может быть, Ага любит ее? О аллах, помоги!"
- Откуда ты ее знаешь, сынок?
Сеид Азим понял, что мать еще не знает, кто перед ней. Он решил, что разумнее всего отложить объяснение с матерью, пока неизвестно, что же произошло и отчего так рыдает Сона.
- Мама, не пропускай молитвы, потом я тебе все сам объясню.
- Хорошо, детка!..
- Сона, входи в дом, входи, входи...
Сердце залила жаркая волна благодарности: если бы разговор состоялся сию минуту при Минасолтан, у Соны не хватило бы сил.
Сегодня намаз Минасолтан сопровождала тревога. Материнское сердце беспокоилось за собственное дитя. В промежутке между традиционными молитвами губы шептали: "Аллах всемогущий, убереги мое дитя от невзгод и прегрешений, защити от горя на земле и на небе..." Но тут же ее молитву прерывали думы: "О чем он будет говорить с этой чужой девушкой?"
Сеид Азим привел девушку в маленькую комнату.
- Может быть, мне лучше сразу уйти, Ага, я не должна ввергать тебя в пучину своих несчастий!
- Ты никуда не уйдешь, Сона, спасибо, что вспомнила обо мне в трудную минуту. Садись и рассказывай, что случилось.
Задыхаясь от слез и заново переживая ужасы прошедшей ночи, Сона поведала Сеиду Азиму все. Дрожь сотрясала ее тело, когда она говорила, что ее сочли мертвой, и только поэтому она жива.
- Уходя, Алыш сказал, что пойдет за наградой к Гаджи...
- К какому Гаджи, ты не знаешь, Сона?
- Он не назвал, но и без того ясно, что это Закрытый.