Минасолтан, зная о творящихся в доме Закрытого делах, засуетилась, встречая гостью:
- Добро пожаловать, сестрица Бирджа! Милости прошу, проходи, садись... Как твой сынок Тарлан себя чувствует? Я слышала о его нездоровье...
Бирджа-ханум откинула чадру на плечи.
- Спасибо, Минасолтан, да сохранит аллах твое дитя... - Глаза Бирджа-ханум наполнились слезами. - Тарлан был немного нездоров, теперь с божьей помощью поправляется...
- Да сбудется с помощью аллаха!.. Как Гаджи? - Минасолтан протянула руку, желая забрать у гостьи ее чадру.
- Не трудись, Минасолтан, мальчик мой дома один, я бы не хотела задерживаться... А Гаджи... С ним все в порядке... Ты, наверное, слышала о моих делах, сестра?..
- Слышала... Что можно сделать, он отец...
- Такого отца пусть сам аллах заставит отвечать за содеянное... Довел ребенка до такого состояния, боюсь, не лишился бы рассудка. Дорогая Минасолтан, я со своим горем к тебе пришла, может, поможет моему сыну молитвенный коврик вашей семьи? Сама на нем помолюсь и сына заставлю... Думаю, от испуга с ним беда приключилась. Да буду я жертвой предка твоего сына! Закажу у моллы молитву в его честь... Милосердия у твоих дверей прошу к моему сыночку, Минасолтан! На отца он обижен, но ты не осуждай его за это...
Минасолтан вздрогнула от негодования:
- Что ты говоришь, сестрица Бирджа, не стыдно тебе? У кого язык повернется проклянуть такого парня, как ага Тарлан? Аллах тому человеку язык иссушит... Ему и так досталось.
Бирджа-ханум, опустив голову, тихо произнесла:
- Правда в твоих словах, сестра, большая беда моего сына настигла... Не так обидно, если бы вражеская рука причинила ему боль... Родной отец! Чтоб руки у него отсохли!.. Аллах не должен мой стон оставить без ответа... С чем сравнить муки матери, не могущей помочь своему ребенку... Мой бедный сыночек не ест, не пьет, только слезы ручьем... Я не могла добиться от него слова, но вчера, когда Гаджи неожиданно уехал в Шеки за шелком-сырцом с караваном, Тарлан попросил меня пойти к вам и уговорить Агу навестить его. "Мама, да буду я твоей жертвой, пойди к Are, скажи, пусть не сочтет за труд, придет, я должен ему кое-что сказать..." А еще он попросил поторопиться, ведь Гаджи всегда свои покупки поручал Кербелаи Вели, а тут, видно, и самого горе гложет, решил делами беду развеять, чтоб ему сдохнуть! Он может вскорости вернуться... Извини, Минасолтан, что взваливаю на тебя, да буду я твоей жертвой и твоего сына, свои заботы, но что делать... Забота о ребенке заставит мать и к дверям врага прийти, не при тебе будет сказано... Боюсь, как бы разума не лишился мой сыночек...
Бирджа-ханум изливала свои печали, а хозяйка дома мучилась сомнениями. Конечно, нельзя вмешиваться в ссоры отца с сыном, как решит отец, так должно быть по законам шариата, но разве может она сказать "нет" другой матери, задыхающейся от горя? Как потом смотреть собственному сыну в глаза? "О аллах! Убереги моего от беды!" Ага обязательно пойдет к другу. Для нее сомнений быть не может. Бирджа-ханум выжидательно поглядывала на Минасолтан.
- Аги дома нет, скоро придет, я думаю, он не оставит друга в беде. Посиди, сестра, я принесу тебе молитвенный коврик, который ты просила.
Минасолтан спокойно произнесла эти слова, чтобы не показать гостье свою тревогу. В соседней комнате открыла сундучок, достала молитвенный коврик покойного мужа и неторопливо вернулась к Бирджа-ханум. Гостья встала и дрожащими руками взяла коврик из рук Минасолтан, с глубокой верой и надеждой поцеловала его, прижала к глазам и ко лбу и, только молча, про себя помолившись, сложила.
- Да буду я жертвой великого предка твоего сына, да наполнится светом могила его отца! Да оправдает аллах твое дитя перед лицом пророка. Я прошу милосердия для моего сына...
Матерям долго ждать не пришлось. Как только поэт вошел в дом, Бирджа-ханум прикрылась от Аги чадрой, хотя он был ровесником ее сына, торопливо поднялась на ноги. Несмотря на то что женщина была укутана в чадру, Сеид Азим ее узнал. Закрытый возник перед его взором. Сердце поэта сжалось, светлое лицо нахмурилось, ему показалось, что в тяжелой судьбе Тарлана есть и доля его вины. Мысли о друге не давали покоя ему, но спросить о нем он мог только у Джинна Джавада или у Махмуда-аги, но и те не много знали... Гаджи Асад всем говорил, что сын заболел, только свидетели понимали, что "заболел" - значит жестоко избит.
С того злосчастного дня никто не видел Тарлана, он не появлялся в лавке отца на Базаре. Дом Закрытого был более закрыт, чем он сам, ни птице, ни тем более человеку туда не проникнуть, и слуга знал, что хозяин не пощадит владельца длинного языка. Дом Закрытого что казан под тяжелой медной крышкой, никогда не узнаешь, что в нем варится.
Появление Бирджа-ханум в их доме удивило и встревожило Сеида Азима. "Что-то случилось с Тарланом", - промелькнула мысль.
- Добро пожаловать, тетушка Бирджа, как ага Тарлан?
- Да будут добрыми твои дни, Ага... - начала она, но тут же от смущения умолкла, хоть и знает его с детства, но все-таки чужой мужчина.
Мать взяла из рук Сеида Азима завернутое в полотенце мясо и вклинилась в разговор:
- Родной мой, Бирджа-ханум послана к тебе агой Тарланом. Он очень хочет видеть тебя.
- А... - произнес он в замешательстве.
Обе матери мгновенно поняли причину недоумения Аги: "А как же Гаджи Асад? Разве он согласится, чтобы кто-нибудь видел Тарлана?"
Мать Тарлана торопливо прервала его размышления:
- Да буду я твоей жертвой, Ага, мужа проклятого в городе нет, в Шеки уехал...
"Значит, встреча с Тарланом состоится тайно..."
Бирджа-ханум продолжала:
- Тарлан сказал, чтобы ты не беспокоился, слуги уедут на мельницу, после вечернего азана в доме, кроме меня, тебя и моего несчастья, никого не будет...
Сеид Азим предпочел бы не приходить воровски в дом без приглашения хозяина, но разве от Гаджи Асада дождешься приглашения? Другого выхода нет: его друг тяжело болен, оскорблен, уничтожен с точки зрения мусульманских законов чести, как можно к нему не пойти? Не помочь?
Никто из этого дома не уходил, не обретя надежду, так и Бирджа-ханум, прижимая к груди коврик покойного отца Аги, радостно спешила домой, повторяя молитву за молитвой во спасение и выздоровление своего сыночка. Она надеялась на помощь Сеида Азима, а еще больше на чудодейственную мощь старого, истертого молитвенного коврика семьи наследников колена пророка.
... Когда с минарета мечети Галабазар раздался знакомый чистый и звонкий голос: "Идите к лучшему из дел!", поэт вышел из своего дома. Он ожидал встретить своего соседа Мешади Ганбара, как всегда спешащего из бани после омовения на молитву, но сегодня старик или вернулся раньше обычного, или затянул ритуальное омовение. Хотя Сеида тревожили печальные думы, вероятность встречи с Мешади Ганбаром вызвала на его лице улыбку. "Странен мир, в котором праведником считают старика, отправившего на тот свет не одну жену, берущего в свой дом следующую, моложе предыдущей, и смывающего свои грехи пятикратно в день. Греши и молись - и будешь праведником... Или, например, Алыш, на кровавой совести которого сотня убийств, но вот он убирает с дороги неугодного всем танцовщика Адиля и чанги Сону - и становится угодным аллаху... Удел Тарланов, чанги и Сеидов Азимов проклятья, ненависть и брань... "Закрытые", мешади алыши находят прощение... Интересно, до каких пор так будет продолжаться? Нет, мои друзья правы... Если я хочу служить делу просвещения своего народа, необходимо уехать, чтобы умножить свои знания, и вернуться сюда для борьбы со всеми теми, кто пользуется невежеством и забитостью моего бедного народа. Иначе и в мою школу, как и в школу Рза-бека, никто не отдаст своего ребенка. Хорошо бы уговорить и Тарлана учиться, вдвоем было бы легче продолжить дело, начатое Рза-беком. Народу нужны светлые головы".
Сеид Азим уже около месяца обдумывал поездку в Наджаф в духовную семинарию для продолжения образования. Он все сделает, чтобы поехать.
Обуреваемый планами, он не заметил, как очутился у ворот дома Гаджи Асада. Помедлил, прежде чем взяться за бронзовый дверной молоток миниатюрную бычью голову, но только прикоснулся к нему, как дверь открылась, перед ним стояла Бирджа-ханум.