Злоба протрезвевшего бека еще больше распалилась. Как стон донеслись до стоявших за дверью слуг слова Соны:
- Бей, убивай, бек, только не обесчесть! Бей...
Ни Сона, ни Гаратель не сопротивлялись ударам трости; когда они вышли из комнаты бека, на них было страшно смотреть. Служанки не могли сдержать слез... Но в те минуты, когда ее избивал бек, к Соне пришло решение: ей вспомнилась Минасолтан. В тот единственный день в ее доме она увидела лицо матери, почувствовала материнскую заботу... "Она мне поможет. Пристроит на работу в какой-нибудь праведный дом. Служанки везде нужны. Теперь я не красавица чанги, теперь меня никто не узнает. Пойду, брошусь в ноги, буду умолять. Пусть хоть дочку устроят, а сама я утоплюсь в заводи, чтобы снять с девочки клеймо, чтоб никто не смог ее упрекнуть, что у нее мать - чанги... С мертвого какой спрос?! И ребенок будет присмотрен... Нет, семья Аги не откажет мне, Минасолтан что-нибудь придумает для моего ребенка. Они достойные люди, не пустят мое дитя по дурной дороге. Они небогаты, но сердца у них золотые. Мне бы только добраться до них и поручить дочку их заботам, а потом..."
После того как Сона пришла к такому решению, ей уже были не страшны побои Бейбалы-бека. Когда Чеменгюлъ и Исрафил привели избитых в комнату Соны, она обратилась к Исрафилу:
- Братец Исрафил, вся надежда на тебя! Я хочу этой же ночью отправиться в Шемаху к Are. Он благородный сеид и знаменитый поэт, пожалеет нас и придумает что-нибудь...
Когда на темно-синем небосклоне засверкала утренняя Венера, от окраины Арабчелтыкчи ушел крошечный караван, состоявший из одного верблюда и троих спутников. Их тени расплывались в предутреннем сумраке, скрывая Сону, Гаратель и немолодого погонщика двугорбого верблюда. Сона непрестанно молилась: "О аллах! Помоги мне уберечь своего ребенка!" В ее ушах звучали напутственные слова Исрафила:
- Старайтесь не показываться на глаза путникам, пусть никто не видит ваших лиц... Сестрица Сона... Если бы моя власть, я бы никогда в жизни тебя не отпустил. Но в селе вам спрятаться негде, и с беком лучше не связываться и держаться от него подальше... Я понимаю, что отправлять в путь без присмотра одиноких беззащитных женщин нехорошо, на такие небезопасные дороги даже мужчины выходят с целым караваном, но я не могу придумать другого способа, чтобы вам быстро исчезнуть из села. Этого погонщика я знаю хорошо, он развозит по селам мазут и соль, на его груз не позарятся разбойники. Он поведет вас кружными дорогами, спрячет словно язык во рту. Это надежный человек. Он будет охранять вас, как родных сестер, будьте уверены в нем... Бедняга Иси, он, верно, переворачивается в могиле, что ничем не может помочь самым близким своим... - Исрафил ладонью вытер слезы и снова отошел к стоявшему в стороне погонщику.
Чеменгюль тоже прощалась с ними со слезами на глазах. Перед выходом из дома она вымазала лица Гаратель и Соны сажей, подшучивала над ними:
- Не смейте умываться, грязнушки... Вот вам мешки, накиньте их на голову, и от холода вас прикроют, и от дурного глаза, кому захочется приблизиться к таким оборванцам? Пусть нас прикроет ладонь аллаха, с его милостью вы доберетесь до нужного места.
Чеменгюль долго вспоминала эти проводы, жалела бедняжек. Под покровом сумрачного предрассветья Сона и Гаратель отправились в свое нелегкое путешествие.
СГУСТОК ПРОТИВОРЕЧИЙ
Сеид Азим вошел в мечеть задолго до призыва к молитве, он хотел встретиться и поговорить с Ахундом Агасеидали.
Ахунд сидел на своем обычном месте под алтарем. Вокруг него уже собрались верующие: слева от Ахунда сидели Гаджи Асад и Мешади Алыш, справа - Молла Курбангулу и другие почтенные и уважаемые лица. Напротив расположилась беднота. Многие перебирали в руках четки, на бритых головах высились высокие тюрбаны и калмыцкие папахи, бороды и усы рыжели от свежей хны. Сразу бросалась в глаза разница между купцом-горожанином и неграмотным кочевником.
Как только Ахунд Агасеидали увидел, что Сеид Азим переступил порог мечети, он оперся руками о колонны и со словами: "Нет бога, кроме аллаха..." - поднялся на ноги. Когда встает святой Ахунд, никто из верующих не должен сидеть. Гаджи Асад, Молла Курбангулу, Алыш и другие, не сумев спрятать ненависть на лицах, вынуждены были подняться. Сеид Азим был польщен и смущен высоким почтением, оказанным ему духовным пастырем всего Ширвана. Он не посмел занять место рядом с Ахундом Агасеидали и сел у стены.
- Да благословит тебя аллах, двоюродный брат мой!
- Да благословит аллах!..
Издали он лучше видел благочестивое лицо старика; невесомая плоть его была облачена в белые одежды, и вся его фигура словно светилась в полумраке мечети.
Гаджи Асад, стараясь, чтобы никто его не услышал, наклонился к Ахунду и тихо спросил:
- Уважаемый Ахунд, почему ты, человек, наделенный властью над мусульманами, оказываешь этому сыну покойного такое уважение?
Тонкая рука Ахунда невесомым взмахом скользнула по белой шелковистой бороде, он спокойно ответил:
- Он достоин такого почтения...
- За что? Не за то ли, что умеет сочинять свои бессмысленные, а зачастую и вредные стихи?
- Поэтический дар - сокровище, ниспосланное аллахом самым любимым своим детям... Сам основатель нашей религии Мухаммед благословенный обладал этим даром и излагал свои откровения в стихах.
- Но что этот человек пишет в своих стихах? Он клевещет на праведных людей...
- И еще я оказываю уважение Сеиду Азиму потому, что он говорит правду, руководствуясь указаниями Мухаммеда благословенного всегда следовать правде... Если ты, Гаджи Асад, так не любишь его, почему ты сам поднялся, здороваясь с ним? - искра насмешки сверкнула в глазах Ахунда.
- Когда Ахунд Агасеидали поднялся, могу ли я продолжать сидеть?
Сеид Азим уже начал раскаиваться в том, что пришел сегодня в мечеть. "Какие люди его окружают! Приходя в мечеть, они тянут сюда свою злобу и ненависть, их молитвы полны неискренности и фальши. О душа, пока у тебя в руках кубок с вином, не говори, что постишься! О святые праведники! Имущество скольких сирот вы сегодня присвоили? Достояние какой беззащитной женщины положили в свой карман?..."
К Сеиду Азиму приблизился Мир Керим - доверенное лицо Ахунда Агасеидали, он опустился перед поэтом на колени и прошептал:
- Сеид! Святой Ахунд просит вас задержаться до конца религиозного диспута. Он желает с вами поговорить...
Люди поднялись для совершения намаза, расстелили перед собой молитвенные коврики. Ахунд Агасеидали занял свое место перед алтарем. Мукаббир - служитель мечети, который вслед за Ахундом будет громогласно повторять слова молитвы, - поднялся на ступеньки кафедры. До тех пор, пока муэдзин не кончил распевать азан на минарете, ладони верующих, заполнивших мечеть, были приложены к ушам.
Верующие расположились правильными рядами и не спускали глаз с Ахунда Агасеидали, чтобы в точности воспроизводить все его движения во время ритуальной молитвы.
Когда намаз был окончен и Ахунд Агасеидали обратил свое лицо к собравшимся, начался традиционный религиозный диспут, который обычно привлекал большое количество верующих. Вначале святой Ахунд трактовал предписания корана, изложенные в отдельных его частях - сурах. Сегодня он говорил о завещаниях и обязательствах об уплате долга:
- Всякое завещание и всякое обязательство о долге должно составляться при двух свидетелях, которые в случае сомнения подтверждают правдивость своих показаний клятвой. Лжесвидетельство является преступлением...
Потом Ахунд объяснял собравшимся, почему мусульманину запрещено употреблять в пищу скотину удавленную, умершую от удара, убившуюся при падении с высоты, задранную хищным зверем, а также мясо свиньи.
Тут посыпались со всех сторон вопросы, касающиеся того, почему одни народы употребляют в пищу мясо свиньи, а другие нет...
... В былые времена, в далеком детстве маленький Азим был свидетелем многих религиозных диспутов в приемной своего покойного деда. Вопросы зачастую были так наивны и глупы, что маленький Азим смеялся. Иногда деду не сразу удавалось ответить даже на самые простые вопросы, он долго обдумывал их, но никогда не хитрил перед верующими... Сеид Азим пытался сопоставить своего деда с Ахундом Агасеидали. "Он знающий, образованнейший ученый мусульманского права, он известный религиозный деятель. Почему же я не могу прочесть у него на лице отражения того, что у него в действительности на душе и в мыслях? Он не мошенник, не лицемер, не превратил свой пост религиозного лидера в источник собственного обогащения. Он имеет право, как сеид, как главный пастырь, на узаконенные многочисленные пожертвования, но все сборы он отдает в пользу бедных... Почему же меня коробит подчас его поведение, хотя он оказывает мне всяческое уважение, часто даже в ущерб себе? Надо во всем разобраться! Надо во всем разобраться!"