- Ты послушай, как говорит этот нечестивец. Он осквернил могилы своих предков! Чтоб у него язык отсох, он враг нашей веры!
- Никого нет, кто бы заткнул ему рот!
В разговор вмешался Мешади Алыш, громким шепотом, чтобы слова донеслись к стоявшим поодаль, он говорил:
- Клянусь имамом, которому я поклонялся, если вру... Сын у него родился недавно, так как он его назвал? Никогда не поверите! Сеидом Османом! Ему было мало Айши-Фатьмы и Сеида Омара, так теперь еще появился Сеид Осман... Осквернил имя Сеидов... Да буду я жертвой их предков!
- Совсем забыл о чести! А где наша гордость?
- Ты только посмотри, кто с ним рядом стоит! Махмуд-ага, Керим-бек, Сеид Унсизаде... Сейчас еще не пришло время...
- А почему ты не называешь Ахунда Агасеидали?
- Мне кажется, Ахунд-ага обижен на него.
- Вряд ли после сегодняшнего выступления он будет поддерживать этого нечестивца...
- Я тоже так думаю...
К разговаривавшим направился служитель мечети:
- Прошу вас, тише, Ахунд-ага недоволен...
Ненадолго воцарилось молчание, прерванное чьим-то предостерегающим шепотом:
- Не шумите, на нас урядник и толмач Агаси-бек смотрят и жестами приказывают замолчать.
- С ними лучше не связываться.
- Что ж, пусть говорит нечестивец, мы - мусульмане!
- Дождется!
- Пока что держите язык за зубами, он жив, мы живы, дальше посмотрим.
В задних рядах мусульман-шиитов среди учеников и последователей Сеида Азима Ширвани сидел и молодой поэт Алекпер Сабир. Он, как и другие, слышал проклятья, призываемые на голову поэта Мешади Алышем и его приспешниками. Душу жгли слова возмущения. Но время еще не пришло обрушиться на мракобесов. Только позже, на страницах знаменитого журнала "Молла Насреддин", уже в начале нового века, он прогремит на весь мусульманский Восток своими революционными сатирами, в которых со всей решимостью продолжит борьбу своего великого учителя и предшественника. В его душе рождались строки, которые он сам еще не осознавал как стихи. "О аллах! Что это за стихотворение! Оно не подчиняется тем законам стихосложения, которые я изучал..." Эти строки дышали гневом и ненавистью, это было осуждение зла устами зла:
Стал гяуром, отступник!
Скорей же его погубите!
Узы дружбы с ним рвите!
Стихи его жгите!
Он корана не чтит
Не пускайте его, не пускайте!
Он аллаха хулит
Не пускайте его, не пускайте!
Казалось, что, как только Сеид Азим сойдет с кафедры, его тут же растерзает фанатичная толпа. Но в тот далекий день силы мрака еще не могли ничего сделать, слишком велик был противовес. К тому же их останавливал местный, ширванский "патриотизм", стремление не показать себя с дурной стороны перед гостями, которые сопровождали Унсизаде. Кроме того, за Сеидом Азимом Ширвани в этот день стояли многие уважаемые и влиятельные люди.
Подготовка к объединенному собранию представителей суннитской и шиитской сект Ширвана дала свои результаты. В те же дни в Джума-мечети были собраны значительные пожертвования для открытия школ. Многие беки, купцы, интеллигенты и даже духовные пастыри, стоящие во главе приходов, подписывались на газету, издаваемую братьями Унсизаде, чтобы не прослыть неучами, показать, что и они, мол, понимают пользу просвещения!
МОЛИТВА МАТЕРИ
Наступила весна. Поэт бродил по саду и любовался цветущими деревьями. Яблони и абрикосы, словно молодые невесты, были усыпаны маленькими бело-розовыми, снежно-белыми и светло-малиновыми цветами. На кустах шиповника розовели тугие душистые бутоны, время их цветения было еще впереди. Травы поднялись до пояса от обильных весенних дождей и горячо пригревшего землю солнца. Ветви деревьев, отяжеленные цветами, перегибались через ограду, свешивались до земли. Буйное цветение, словно снежный занос, заволокло всю Шемаху. В такой день казалось, что больше никогда тучи не закроют бирюзу небес, всегда солнце будет ласкать и лелеять землю. "О аллах! Где ты? Что ты?.. Пусть арабы называют тебя Аллах, армяне - аствац, русские - бог, тюрки - танры... Я не знаю, откуда ты наблюдаешь за нами, жителями земли, в какой точке небесной вышины находишься, в каком пребываешь состоянии. Но я преклоняюсь перед тобой, верю тебе, знаю, что ты - та высшая сила, которая сотворила этот прекрасный мир! Я склонен верить последователям еретической мистической теории - хуруфизму, который утверждает, что в каждом из нас - ты. Во мне отражается твое "я"! Ты и во мне. Ты и в армянине. Ты и в русском. Но как же тогда быть с Алышем и Моллой Курбангулу? Как может в них отражаться твое "я"? О аллах! Ответь мне! Меня мучают вопросы, на которые я не могу найти ответа... Почему ты придумал различия среди своих последователей: первый - пророк, потом имамы, есть сеиды, моллы, дервиши? Они обладают правами, которые получили не за собственные добродетели, а только по случайному везению в жизни и пользуются этими правами... Но есть такие люди, как Ширин Абдулла, Джинн Джавад, Мешади Гулам, не занимающие особого положения, хотя достойные уважения и поклонения..."
Эти мысли были вызваны вчерашней встречей...
... Широко распахнулись ворота и вошел кто-то.
- Во имя пророка! - завопил он что было мочи, и стало ясно, что пришел один из рода пророка, которому обыкновенные смертные должны подносить и подносить до конца жизни...
Сеид Азим спросил неожиданного гостя:
- Брат! Как можешь ты, прикрываясь тем, что ты происходишь от ветви пророка, выклянчивать себе пропитание? Ведь ты по происхождению - принц, не стыдно тебе быть нищим?
- Какой принц?
- Род пророка считается шахским, значит, его дети - принцы крови...
- А ты чем живешь? Разве не приношениями и подарками? Ведь ты - сеид...
- Ты прав, милостыней кормится моя семья, но я не обманываю народ: не требую ничего именем моего предка. Я говорю людям: "Я сочиняю стихи и книги для ваших детей, стихи - плод моих бессонных ночей, кто-нибудь должен воздать мне за этот труд..."
Не стоит вспоминать, что кричал в ответ Сеиду Азиму дервиш, нанося рану за раной сердцу поэта. Эта встреча внесла тревогу в душу поэта. Сомнения мучили его: "Может быть, дервиш по-своему прав? Поистине в этом странном, удивительном мире все смешалось..."
Чтобы отвлечься, Сеид Азим решил спуститься в Мануфактурные ряды и пройти по Базару. "Взгляну, как там Джинн Джавад".
Сеид Азим шел по дороге, спускающейся от верхних кварталов к Базару. Дорога в этом году заросла травой, хотя движение по ней не прекращалось с утра и до вечера, по обочинам рос пырей и одуванчики. Еще издалека он услышал голос Сироты Гусейна: "Халва, халва, вкусная, приятная! Халва, халва..."
Под огромной шелковицей было, как всегда, многолюдно. Джинн Джавад сидел на своем камне. Народ толпился вокруг, глядя в рот рассказчику. Сеид Азим остановился за спинами слушателей, не желая прерывать Джинна Джавада. От Бакалейных рядов к камню Джавада шел продавец простокваши. Поэт залюбовался, как ловко парень нес на голове поднос, а на нем несколько кувшинов с простоквашей. Кувшины стояли друг на дружке - мал мала меньше, основанием следующему служил плоский деревянный кружок. В руках у продавца был черпак, которым он накладывал покупателю густой, жирной простокваши. Парень напевал танцевальную мелодию и двигался ей в такт. Можно было подумать, что и поднос и кувшин приклеены к его голове. Толпа расступилась, пропуская продавца простокваши, и тут Джинн Джавад увидел Сеида Азима: