— Немедленно назад в постель! — прошептала она, и ее тихий требовательный голос показался мне более властным и безапелляционным, чем когда-либо. Она встала между мной и окном, загораживая его спиной, как будто хотела помешать мне выброситься из него, и я увидел, что она все время внимательно прислушивается к этим ликующим заносчивым звукам, слабеющим по мере удаления от нас.
— Что это? — спросил я, когда послушно лег и укрылся простыней. Совершенно неожиданно для меня она дала прямой и серьезный ответ:
— Это Граф возвращается домой.
Я был уверен, что она сказала правду; на секунду она забыла, что я был ее пациентом, и в ее голосе помимо воли прозвучала та смутная тревога, которую сам я ощущал, прислушиваясь к звукам рога прошлой ночью.
— Граф? — спросил я. — А кто он, этот Граф?
Она подошла ко мне и посмотрела на меня сверху вниз так, что я смог разглядеть ее черты в сером свете, падающем из окна. Она пробормотала что-то по-немецки, а потом объяснила по-английски:
— Граф Иоганн фон Хакелнберг.
— А кто он? — настаивал я, твердо решив сполна использовать открывшуюся возможность, раз она, наверное с испугу, начала обращаться со мной, как с вполне нормальным человеком. Но она смолкла и задумалась, прежде чем ответить, как будто мое невежество напомнило ей о том, что я все-таки был не вполне нормален, и тем не менее объяснила:
— В общем, он Главный Лесничий Рейха.
— Разве? — спросил я. — А я думал, что эту должность занимает маршал Геринг.
Я мог бы с равным успехом назвать имя нашего корабельного кота, ибо на ее лице не отразилось ничего. Я видел, что она уже справилась с приступом искренности и вернулась в свое прежнее состояние, притворяясь для меня, что современного мира не существует, — я предполагал, что этот обман был частью моего лечения.
Она казалась довольно озадаченной и рассеянно повторила эту фамилию несколько раз, явно думая о чем-то совсем другом. Потом она постаралась вернуть себе свой повелительный, резкий тон, что ей удалось, и взбила мои подушки.
— Ну-ка, давайте! — приказала она. — Вы должны уснуть. Нельзя просыпаться так рано. Вам это вредно. — И она быстро вышла из комнаты.
При свете дня я перебирал в памяти события прошедшей ночи и чувствовал, что доволен. Наконец-то я узнал что-то определенное. Для меня было новостью, что Герман Геринг лишился какой-то одной из своих должностей, но скорее всего в лагере ОФЛАГ XXIXZ мы никогда бы об этом и не узнали. Одно стало ясно — я был гостем самого Рейх-Мастера Лесничего, и мне казалось, что это многое объясняет, во всяком случае больше, чем остается необъясненным. Но какой же странный характер должен быть у Графа фон Хакелнберга, охотящегося в лесу при свете луны! Так легко и шею сломать, подумалось мне. Потом я стал вспоминать разные россказни о наших чудаках-англичанах, живших в восемнадцатом веке. Я вполне допускал, что услышанное мною не имело никакого отношения к охоте; может быть, это была просто пьяная прогулка верхом по лесу, дикий кутеж молодых нацистов, а старый Граф скакал по их следам, трубя в свой охотничий рог. Картина была довольно правдоподобной, но не вполне убедительной для меня. Рог звучал слишком часто, и продолжалось все это слишком долго, да и Ночная Сестра реагировала на все это совсем не так, будь это пьяное буйство молодой компании. Звук рога, возвещавший о возвращении Графа домой, был ей хорошо знаком. И испугало ее то, что было ей слишком хорошо известно.
ГЛАВА IV
Утром Дневная Сестра влетела в комнату, неся мой завтрак, и я заметил явную перемену в ее поведении. Она была преисполнена чувством собственной значимости и невыносимо авторитарна. Я был не очень удивлен, когда стремительно убрав остатки моего завтрака и расставив в безупречном порядке кристально чистые сосуды на столике рядом с моей кроватью, она объявила, что меня придет осмотреть доктор. Дневная Сестра заставила меня нервничать из-за того явно преувеличенного значения, которое придавала его визиту, но зато, как будто желая утешить меня и загладить свою резкость и бесцеремонность, незадолго до назначенного времени прихода врача поведала мне, что, возможно, он разрешит мне вставать, если найдет мое состояние удовлетворительным. Меня побрили и умыли, переменили пижаму, постель перестелили; в комнате, где и без того не было ни пылинки, еще раз вытерли пыль, поставили в вазу свежие цветы, а начищенный до блеска пол заставил еще ярче блестеть крупного телосложения раб, который работал, как заведенный. И наконец Дневная Сестра сняла повязки с моих рук, достала стерилизатор и разнообразные блестящие инструменты, а потом, когда снаружи послышались приближающиеся легкие шаги, с выражением строгого внимания на лице встала у моей постели.