Он взял гауляйтера под руку и отвел к входным дверям Зала, туда, где нам его уже не было видно. А офицеры взялись за остальных гостей, которых неожиданное препятствие на пути к наслаждению смутило и сбило с толку еще больше, чем само неожиданное предложение «угоститься» добытой дичью, и погнали это озадаченное и недоумевающее стадо к выходу, а на столе тем временем остывали на блюде нетронутые «лакомства» под присмотром юных пажей-егерей, которые тут же изъявили готовность поваляться в отсутствие гостей с винными кубками в руках на покрытых звериными шкурами помостах.
После того как гости толпой покинули Зал, факельщицы, стоявшие вдоль двух длинных карнизов, развернулись и вышли через двери, расположенные по углам, а в Зале осталось их меньше трети, неподвижно застывших на своих местах.
Доктор раздраженно выругался, когда понял, что развлечение, не успев начаться, было прервано. Он дернул меня за рукав и прошептал:
— Давайте спустимся и хотя бы выпьем, прежде чем они вернутся. — И не дав опомниться, он потащил меня вниз из нашей крохотной комнаты.
Мне ничего не оставалось, как последовать за ним, но я успел спросить по пути, почему бы нам не пойти и не посмотреть на представление, обещанное Графом.
— Нет-нет, нет, — закричал Доктор, удивив меня своей горячностью. — Я не пойду! И ради Бога, давайте наконец выпьем.
Он скатился вниз по винтовой лестнице, и я за ним следом, едва не наступая ему на пятки, но прежде чем мы вышли на улицу, я решил улизнуть от него. Я увидел, как желтые факелы, образуя две прямые линии, двигались во тьме на некотором расстоянии от здания; у его фасада стояла довольно большая толпа рабов и каких-то других людей, в темноте их было плохо видно, и когда Доктор заспешил к главному входу, я без труда стряхнул с себя его руку и смешался с молчаливой толпой. Я даже не слышал, стал ли он окликать меня, когда я плечами и локтями прокладывал себе дорогу среди рабов и потом, когда побежал за удалявшимися из вида факелами. Думаю, он слишком боялся темноты, царившей на улочках Замка, чтобы оставаться одному под открытым небом.
Через несколько минут я догнал процессию и примкнул к группе лесников, замыкавших шествие. Никто не обратил на меня внимания, хотя свет факелов, падавший с двух сторон, наверняка осветил и мое лицо, и мое скромное незамысловатое одеяние. Серебряные девы, оказавшиеся вблизи ростом с гренадера, вышагивали церемониальным шагом, высоко задирая ноги и глядя прямо перед собой; каждая из них крепко держала факел в негнущейся руке. Лесники негромко переговаривались друг с другом, но гости, слегка остыв под открытым небом, были странно тихи и молчаливы, а Граф фон Хакелнберг, все еще держа гауляйтера под руку, шествовал впереди, возвышаясь над процессией и ни словом не объясняя, куда и зачем он ведет за собой гостей.
Так мы прошли еще около сотни ярдов и, судя по высокой живой изгороди, которую миновали, оказались где-то неподалеку от заповедника, который я видел утром. Две шеренги факелыциц начали расходиться налево и направо, тогда как Граф и вся его свита остановились и наблюдали за ними, пока они не соединились вновь, образовав перед нами большой овал. И тогда Граф торжественно пригласил своих гостей садиться, а я впервые за все это время услышал в его голосе веселые нотки.
Незаметно пробравшись вперед, при свете факелов я увидел широкий вал из дерна, обрамляющий края довольно странной ямы овальной формы. Граф притянул к себе гауляйтера и усадил его рядом на внутреннюю сторону вала, а все остальные, не без участия лесников, расположились по правую и левую руку от него. Я потихоньку отошел в самый конец ряда и заглянул вниз. Теперь девушки наклонили свои длинные факелы, так что они находились над самой ямой и ярко освещали ее. Стенки ямы высотой пятнадцать-двадцать футов были обшиты гладкими белыми досками, а дно устлано выстриженным дерном. По обе стороны ямы находились железные решетки, закрывавшие вход в подземные помещения. Это был римский цирк в миниатюре, правда, простой и достаточно грубо сработанный.