Синицын вел себя так, будто они расстались накануне и он продолжил заниматься тем, чем должен: заботиться о чистоте, пище и уюте.
— Здравствуй, Сидор Иванович. За заботу спасибо. Помыться, это хорошо, а то я после этих путешествий уже чесаться начал.
— Так вода горячая есть, я подготовил. Утром как узнал, что пароход твой прибывает, так и начал готовиться. Вот и ванная, — он приглашающе распахнул дверь. — Всё на месте, мыло, мочалка новая, вот полотенце свежее. Мойтесь, тащ майор, белье принесу сейчас.
Мыться одной рукой было ужасно неудобно, но Иохель упорно тренировался, понимая, что чужие руки, с помощью которых можно будет помыться, найдутся не всегда.
Синицын закончил накрывать на стол одновременно с выходом доктора из ванной, Иохель услышал звякнувший о тарелку прибор.
— Ну вот, теперь пообедать, и все слава богу будет, — сказал Синицын, наливая в тарелку густой суп, от которого пахло давно забытым домашним уютом. — Водочки налить?
— Не надо, от водки голова болеть будет, — остановил Иохель Сидора.
— Ну и хорошо, а то водка тут дрянная, тащ майор.
— Так зачем же ты мне ее налить хотел?
— А другой ведь нет. Если выпить хочется, то и такую проглотишь.
— Прячь свою водку, Синицын. А суп вкусный, спасибо, — сказал Иохель, у которого горячая еда вызвала просто зверский аппетит. — Рассказывай, что там дома.
— А что рассказывать, как было, так и есть. Как телеграмму получили, Мария Ароновна, конечно, поплакала немного, а потом и говорит, мол, давай, Сидор, собирайся, раз сынок мой тебя зовет, так ты там должен быть ко всему готовым. А мне что, я чемоданчик собрал и поехал, много ли ума на то надо? А сестрицы Ваши, Иохель Моисеевич, тоже в порядке, деточки их здоровы, мужья трудятся. Приедем, сами увидите. Вы сейчас отдохните, а я схожу билеты до Москвы на завтра закажу.
— Какие билеты, Синицын? Мне еще надо из пароходства уволиться, а это не один день.
— Уволиться и по почте можно, я уже договорился, документы в Арзамас пришлют. А сейчас вот заявление только напишите, вот образец, я отнесу, там девчата хорошие, всё сделают.
Гляуберзонас давно заметил, что где бы ни появлялся Синицын, через очень короткое время он становился очень хорошим знакомым всяким писарям, каптерщикам, телефонистам и прочим нужным людям, которые оказывали ему (а через него и Иохелю) всякие мелкие, но нужные услуги вне очереди. Как Синицын рассчитывался, Иохель никогда не интересовался, воспринимая это приятным плюсом, уравновешивающим постоянное брюзжание ординарца. Вот и сейчас, Гляуберзонас был уверен, что и девчата из отдела кадров, и кассиры на вокзале, и неизвестные, сообщившие о прибытии парохода, и дворник, и еще куча всякого народа уже участвовали, сами о том не подозревая, в созданной Сидором Ивановичем системе.
Решать ничего не хотелось, желание было — отдаться течению и хотя бы на время про всё забыть. Иохель написал заявление, отдал Синицыну и отправился спать на старинную кровать, настолько широкую, что на ней легко уместились бы и четыре Иохеля.
* * *
Большую часть дороги до Арзамаса доктор проспал. Вроде и не ощущалось никакой слабости, но стоило только прилечь, и глаза тут же закрывались. Синицын где-то на краю слуха ругался с проводницей из-за холодного чая, будил его, они этот чай пили, чем-то закусывали, обедали в вагоне-ресторане, а после этого он опять проваливался в сон. «Спи, тащ майор, — сказал Сидор, — это гадость вся из тебя выходит, потому и в сон клонит».
В Арзамас они приехали рано утром, неожиданно для мамы — Иохель категорически запретил Синицыну сообщать ей о приезде. Впрочем, Сидор особенно и не спорил, а согласился с доктором, как показалось Иохелю, даже с некоторым облегчением.
Мария Ароновна, сразу же, едва успев поздороваться с сыном, начала бурную деятельность. Казалось, что она присутствует одновременно везде. Синицын, сославшись на усталость с дороги, тут же ушел к себе домой. Мария Ароновна дважды заставила Иохеля рассказать всю историю с подробностями, которые он смог вспомнить только сейчас. Она бы послушала рассказ (кусок истории с участием Андрея остался за кадром, Иохель понимал, что расспросы об этом точно затянутся на несколько суток) и в третий раз, но прекратил это уже Иохель, запросив пощады и еды.
Следующие дни прошли в визитах к родственникам, походам в поликлинику, где ему на всякий случай по старой памяти написали страшный диагноз, как сказал главный врач после стопки коньяка, «занимайся своими делами сколько надо, а мы потом напишем, что выздоровел, когда скажешь».
Через неделю Иохель заскучал. Безделие начало надоедать. Он пересмотрел свои старые учебники, исправил старую статью и отправил ее в «Вестник хирургии» в качестве пробного шара, а также написал знакомому раввину письмо с просьбой сообщить обстановку.