На кухне засвистел чайник, и капитан пошел заваривать чай, не заметив даже, как взял с собой баночку с бриолином и выбросил ее в мусор.
* * *
Командировка Аркадия Михайловича утомила. Устал он гонять вороватых кладовщиков и считать портянки с гимнастерками. Понятное дело, сам генерал-майор ни кладовщиков, ни портянок не видел, но какова ответственность! Ведь надо всех этих мелких жуликов на местах построить и страху нагнать. Определить, кого под суд, кого просто пожурить, а кого и простить, если заслужит.
Искать чужие грехи Яшкин умел. Как фокусник, он выуживал из кучи накладных и ведомостей нужную, будто она светилась неведомым, только ему видимым светом и тыкал ею в нос проверяемым. Генерал любил эти моменты, когда чья-то судьба, заключенная в простой бумажке, покрытой типографской краской и фиолетовыми чернилами, оказывалась в его руках. Что теплое в такие моменты растекалось в груди (в самые сильные моменты, когда людишки падали в ноги и принимались обнимать его сапоги, теплота растекалась не только в груди, но ради таких переживаний можно было и потерпеть мокрое пятно на подштанниках).
И начальство таланты Аркадия Михайловича ценило и потому посылали его на самые трудные участки. Вот и сейчас две недели в казахской степи, объект только строится, даже сортир на улице. И ученые эти (придумали же слово, какие они ученые, только деньги разбазаривать) понапридумают всякой ерунды, керосин жгут тоннами. Сортир построить не могут, а туда же, в космос ракеты пускать. Сидели бы в своем Капустином Яре, там хоть до Сталинграда добраться можно, а это, Тюратам [2], тьфу, даже вспомнить противно, песок на зубах до сих пор скрипит.
Настроение упало еще больше, когда поезд прибыл в Москву. На перроне его встретил один водитель, Яшкин даже не помнил как зовут этого тупаря. Оказалось, что Женю, адъютанта, за каким-то хреном послали в Полтаву. Водитель схватил чемодан Аркадия Михайловича и потащил его к машине, тут же стукнул им о вагон, а потом вдобавок ко всему протащил его по асфальту. Генерал, который сам лично отбирал трофей в Кенигсберге, вспылил:
— Ты что же делаешь? Это ж вещь уникальная, не найдешь такой. А ты по асфальту! Осторожнее неси!
Аркадий Михайлович гордился тем, что всегда был вежливым по отношению к подчиненным, никогда никого не обзывал и не бил. Вот и сейчас он постарался успокоиться и взять себя в руки. Чемодан, конечно, жалко, но что поделать, разве этого дуралея изменишь?
Но неприятности на этом не кончились. Машина не заводилась. Водитель клялся, что вот только что двигатель работал, а прямо сейчас почему-то не заводится. Пока этот безрукий дурак, подняв капот, пытался разобраться в причинах того, почему целый генерал не может прямо сейчас сесть в свой служебный автомобиль и поехать домой, Яшкин стал рядом с машиной погреться на утреннем солнышке. Рядом остановился какой-то странный мужичок, чисто одетый в недешевый с виду пиджак, шелковую рубашку и дорогой, небрежно повязанный галстук с золотой заколкой, но на лицо — натуральный крестьянин. Он повернулся к Аркадию Михайловичу и завел какой-то странный разговор о том, что сегодня хоть и суббота, но она не совсем суббота, потому что настоящая суббота уже была, а мы знаем, что суббота после пятницы, а эта суббота не после пятницы, а перед воскресеньем. Яшкин попытался было отойти от него в сторону, показывая, что беседа его не интересует, но мужик не отставал и нес пургу про субботу с новой силой.
Когда водитель (да как же его зовут хоть?) наконец-то завел двигатель, Аркадий Михайлович сидел, ничего не соображая, на заднем сиденье с правой рукой у собственного носа. Удивившись такой нелепой позе, Яшкин опустил руку, откинулся на спинку сиденья и скомандовал водителю, чтобы тот, наконец-то, отвез его домой.
Дома его никто не ждал — жена с домработницей жила на даче, а Аркадий Михайлович решил сегодня отдохнуть с дороги, а завтра уже поехать к жене.
Водитель отнес чемодан в квартиру и Яшкин уже закрывал за ним дверь, как вдруг кто-то вставил в дверной проем ногу и сказал генералу:
— Аркаша, что же ты так невежливо поступаешь? Я к тебе в гости пришел, а ты у меня перед носом дверь закрываешь.
Тут незнакомец рванул дверь на себя, вырвав из рук Яшкина дверную ручку и на пороге показался наглый хам, майоришка Гляуберзонас, который посмел поднять на него руку в светлый праздник дня победы. Генерал едва успел вспомнить, что жалкий жидёныш тогда легко отделался и его всего лишь выгнали из армии, как Иохель легонько толкнул его и сказал: