— Всё? Хорошо, помоги поднять его.
Они с трудом втащили вроде бы небольшого Синицына на стол.
— В спальне, в шкафу, полотенца чистые, быстрее, — коротко бросил Иохель голосом, совсем непохожим на тот, которым он до этого разговаривал с Полиной и начал расстегивать одежду на Сидоре. — Не стой, давай же.
Полина принесла стопку полотенец, положила на стул.
— Еще что-нибудь?
— Да, там за шкафом саквояж кожаный, сюда тащи.
Полина притащила тяжелый саквояж, держа его обеими руками, поставила на пол.
— Открывай, у меня руки в крови. Рана ерундовая, кожу порезали, сейчас зашью быстренько, дренаж на всякий случай поставим, заживет. Ты как, крови не сильно боишься? Помогать сможешь? А то мне с одной рукой не очень.
— Смогу. Наверное, — сказала Полина не очень уверенно.
— Ты на рану не смотри, ничего там интересного нет. Смотри на инструменты. Полотенце постели чистое, выкладывай. Коробку сначала, ставь, потом откроем. Банку, там видно, темного стекла, да, вот эту. Вторую банку, со спиртом. Отлично.
Открывай коробку металлическую. Ага, всё на месте. Вот это и вот это, в банку со спиртом засунь, я руки помою и будем его зашивать.
* * *
— Где же тебя, Сидор Иванович, приложило так? — спросил Иохель, потихоньку складывая использованные инструменты в большую железную миску и стараясь при этом не грохотать.
— Из-за почты, Моисеич. Так и сказали, — слабым голосом ответил Синицын.
— Наверное, милицию надо вызвать, — предложила все еще немного ошарашенная тем, что ей пришлось принимать участие в целой хирургической операции, Полина.
— Не, никакой милиции, — запротестовал Сидор. — Моисеич, ты… сходи к Павлу, дворнику, сейчас, скажи, пусть уберет в подъезде, я там на ступеньках наследил, и во дворе. И, Полина Михайловна, простите, не для Ваших ушей, я товарищу майору без Вас скажу, Вам лучше не знать.
Полина кивнула и вышла. Синицын посмотрел ей вслед и зашептал:
— Моисеич, дай ему денег, рублей пятьсот, наверное. Скажи ему, пускай за мной приберется. Там, возле дровяного сарая, я одного… того, упокоил. Это он меня по ребрам ножом успел. А второй потом уже, после этого, меня по голове приложил. Иди сейчас, тащ майор, а то утро скоро, убраться побыстрее надо.
* * *
Иохель первым делом пошел к тому самому дровяному сараю, о котором говорил Сидор. Подсвечивая фонариком, он осмотрел всё вокруг, нашел место схватки и подобрал кепку Синицына, найденную у забора, но больше ничего и никого не обнаружил, кроме следов того, что тело, похоже, сначала волочили, потом, наверное, взвалили на спину и унесли (и хорошо, никого хоронить не надо).
Дворник Павел, щуплый айсор с густой окладистой бородой, живущий в полуподвале в первом подъезде, открыл дверь на первый же стук, будто ждал сигнала под дверью. Поцокав языком после известия о нападении на Сидора, молча взял двести рублей, дал наставление жене немедленно и тщательно убрать лестницу.
— Вы, Иохель Моисеевич, не беспокойтесь, сделаем как надо. Видел я, крутились тут чужие. Найдем.
* * *
Едва входная дверь хлопнула за доктором, Полина подошла к Синицыну.
— Ты, старый, не притворяйся, я же вижу, глаза дергаются. Знаю, плохо тебе, но я всё равно скажу. Лучше раньше чем позже. Не знаю, что там у вас за игры в казаков-разбойников, кто куда какую почту носит, это ваши мужские дела. Но если из-за тебя с ним хоть что-то случится, ты лучше сам умри, пока я до тебя не доберусь. Ты меня понял, Сидор Иванович?
Синицын открыл глаза и посмотрел на Полину.
— Вот, значит, как, — заплетающимся после морфия [3] языком сказал он. — Вроде не брешешь, вижу… Что ж, Полина Михайловна, значит, споемся. Потому что если ты его собираешься обмануть или еще что придумать, по вашей бабьей натуре… а ему хреново будет, то я тебя везде достану. Будем дружить, да? А сейчас помоги-ка мне до кровати добраться, спать буду.
* * *
— Ты знаешь, я у тебя нашла зеленый чай. Будешь? Я заварила. Мы в Харбине когда жили, нянька нас им поила, говорила, что он полезный. А в Москве ни разу не видела. Ты где взял?
Полина сидела на кухне, где не осталось и следа от временно развернутой операционной, только вымытые инструменты горкой лежали на полотенце, да открытый саквояж сиротливо стоял у стены.
На столе, застеленном чистой льняной скатертью с вышитыми красными петухами [4] стояли фарфоровые чашки с неизвестными науке цветочками и золотыми ободками (Синицын притащил, эстет, поповский фарфор, как же) и заварочный чайник из того же сервиза, из которого тонкой струйкой струился пар.