— Что, даже не поинтересуетесь, сколько я заплатил? — поинтересовался Иохель. Таких расчетов он еще не встречал.
— Вы довольны, это главное, — торжественно заявил Марат Тимурович. — Значит, постараетесь сделать так, чтобы и я остался доволен. А я постараюсь, чтобы и следующая наша встреча Вас не разочаровала. Понимаете? — портной лукаво прищурился, а потом подмигнул.
— Понимаю, — кивнул Иохель, хотя ничего не понял.
— Ну, раз поняли, давайте посмотрим ткань для следующего костюма?
_____________________
* Начало этой истории с кладом можно найти в финальных главах «Осени сорок первого».
** Первый вариант стихотворения был написан в 1946 году, в 1948 его включили в сборник «Избранное».
Глава 18
Лысенко
Ночью не спалось. Трофим Денисович долго вертелся в постели, всё проигрывая в голове завтрашнее утро, каждый раз мысленно подходя к трибуне, аккуратно выкладывая стопку листиков с докладом и переворачивая первый лист. Лысенко понимал, что утром начнется главная битва его жизни, после которой всё встанет на свои места. Так и дал понять Сам, когда принимал академика в своем кабинете. И когда этот гад Лаврентий намекнул на брата*, Хозяин никак не отреагировал, выслушал до конца, отдал папку с завтрашним докладом, который он просматривал, остались его же пометки на полях, и сказал: «Работайте, товарищ Лысенко, мы на Вас надеемся». Да и что тот брат? Пашку видел последний раз лет за пять перед войной, да и то мельком. А не докажешь ведь никому.
А что сделаешь? Сказал, что надеется — и делай всё, чтобы не разочаровать. Потому что, если не получится, то не только брата припомнят, а и всё остальное — и увеличение урожайности, и новые сорта пшеницы, которых и близко нет. И те, что сейчас в глаза заглядывают, стоит оступиться, первыми затопчут. Исай разве что останется. А может, и Исай продаст. Никому верить нельзя. Все только и ждут ошибки.
На работу приехал сильно заранее, хотелось еще раз проверить всё самому. Сел у себя в кабинете, еще раз пересмотреть доклад. Тот, что с пометками Самого, конечно, никому не доверил, лежит дома, в ящике письменного стола, это на память. Может, в музей когда-нибудь. А сейчас перед ним на столе лежит перепечатанный, безликий экземпляр. Сунувшейся с какими-то бумагами секретарше буркнул только: «Чаю принесите!» и опять вернулся к тому, что совсем скоро станет для всех этих людей, которые начинают собираться на сессию, истиной в последней инстанции. И заткнется тогда наконец-то сынок покойника Жданова, который никак не поймет, что без своего папаши он никто. А все эти Жебраки, Шмальгаузены, Дубинины**, — этих гнать, чтобы не помнил никто. Скоро, совсем скоро останутся только те, кто безоговорочно пойдет за ним, никто не помешает делать настоящую советскую науку, без дрязг и склок. Но почему же Сам выбросил вторую главу? Ведь с классовой наукой так хорошо придумал! А он — «разве математика классовая наука?». Если скажут, и таблица умножения классовой станет. Где же Исай? Ведь нужен сейчас, куда запропастился? Опять всё самому приходится.
Гляуберзонас
Пройти в зал заседаний оказалось до смешного просто. Именной пропуск, выписанный Презентом, подействовал на представителей оргкомитета как волшебная палочка. Никто даже не попытался проверить документы, просто записали в какой-то список, сказали где садиться и пустили в зал.
Собравшиеся академики и профессора не впечатляли. Иохель с удовольствием заметил, что его костюм смотрится заметно лучше, чем у большинства собравшихся, невольно прошелся ладонью по лацкану. Нашел глазами Юзика, но подходить не стал. Рапопорт о чем-то разговаривал с круглолицым курчавым мужчиной, нервно теребящим в руках потертую коричневую кожаную папку.
Иохель сел на отведенное ему место: пятый ряд, в проходе, почти напротив трибуны. Рядом уже сидел седой, с большой блестящей лысиной, но при этом с длинными вьющимися остатками волос, сухонький, остроносый мужчина лет шестидесяти, поминутно вытирающий вспотевшие ладони довольно-таки большим кипенно белым носовым платком с вышитой в углу красной монограммой. Иохель поздоровался с ним, но сосед его будто не услышал, продолжая комкать в руках платок и завороженно глядя на стол, за которым через считанные минуты должен был рассесться президиум.
Иохель, стараясь не очень вертеть головой, чтобы не казаться провинциалом, впервые попавшим в высокое собрание, посмотрел по сторонам. Зал практически заполнился, пустые стулья редкими проплешинами зияли между голов, разве что на первом и втором ряду свободных мест было заметно больше. Сидящие в основном молчали, не был слышен даже привычный тихий гул, обычно рождающийся в заполненной людьми аудитории.