— Сидор, а где спички? — крикнул он ссутулившейся возле приемника спине Синицына.
— Звал, Моисеич? — переспросил тот, распрямляя спину и снимая наушники.
— Спички, говорю, где? Чайник остыл, — чуть раздраженно ответил Иохель.
— В карман, наверное, засунул, — меланхолично ответил Синицын, встал и похлопал по бедрам. — Ага, вот они, захомячил. А что ты другой коробок не взял, там же в шкафчике есть?
— Ага, и собирать потом по кухне десяток початых коробков. Ты же, Сидор, сам за порядок, — раздражение в голосе Иохеля начало нарастать.
— Ты, тащ майор, мне про порядок не напоминай, я наведу, сам знаешь. На вот свои спички, — проворчал Синицын и, тут же, будто что-то переключилось у него в голове, добавил: — Сам вскипячу. Не переживай, Моисеич. Это горячка из-за этих ученых из тебя выходит. Всё прошло, успокойся.
— Да успокоился я, — сказал Иохель. — Кстати, теперь ты расскажешь, куда подевал Презента? А то хвалился, будете, мол, приятно удивлены. Удивляй уже.
— Да не девал я его никуда, он сам делся. Повел его к трем вокзалам, там у бродяг местных поменял костюмчик на обноски похуже, — начал рассказ Сидор, гордясь воплощением своей задумки. — Оставил академика посидеть с бродягами, чтобы не мешался, купил билет до Горького — оно вроде недалеко, но и не близко. Родни и знакомых у него там нет, я спросил. О, вот и чайник закипел. Не очень-то он и остыл, Моисеич.
— Залей в заварник, пожалуйста, — попросил Иохель, усаживаясь за стол.
— Вы, Иохель Моисеевич, портите напиток своими варварскими методами, — искусно имитируя интонации Полины, заметил Сидор.
— Лей уже, — засмеялся Гляуберзонас, — на фронте в жестянке от тушенки очень даже хорошо заваривалось, с большой пользой для здоровья. Нравится ей заваривать чай истинно правильным методом, пусть заваривает.
— Так я не спорю, — ответил Сидор, соглашаясь, — у Полины Михайловны очень вкусный чай получается, я пробовал так, как она делает, у меня не получилось.
— Вот потому что так хорошо не получается, лей просто так. — Иохель подвинул Сидору заварник. — Дальше с академиком что было?
— Да там и рассказывать нечего, — приосанился Синицын, показывая, что наоборот, наступает самая интересная часть рассказа. — Поезд на посадку еще не подавали, ну, я проводника нашел, заплатил немного, побеседовали с ним. Воевал тоже, наш парень. Я ему рассказал, что этот красавчик от фронта откосил, а сейчас фронтовиков за людей не считает. Так что вопросов по моей маленькой просьбе не было.
— Надеюсь, Исай после этого жив останется? — спросил Иохель, не то чтобы встревоженно, но с немного повышенным интересом.
— Моисеич, что ты меня, за живодера какого держишь? — возмутился Сидор. — Я ж Юзику твоему обещал, что без крови всё будет. Так и случилось, будь уверен. Другое дело, что теперь ему, когда всё произойдет, самому может показаться, что помереть лучше было бы. Но не надолго. Очень он себя любит, будет жить изо всех сил, не переживай. Давай кружку, тащ майор, налью заварочки.
— Пока я твою задумку понять не могу, — сказал Иохель, с шумом отхлебнув чай из кружки. — Не, горячий, пускай постоит пока. Что ты с ним такого сделал, что ему жить не захочется?
— Так я ж и рассказываю, а ты меня перебиваешь всё время. — Сидор налил чай себе в исполинских размеров кружку, которую при желании можно было использовать в качестве небольшого ведра. — Вагон стоял, посадки не было еще. Я академика привел и мы с проводником его под лавку спать засунули. Соврал, что опоил его сонным зельем, до утра проспит. Попросил, чтобы выбросил его из вагона, чтоб память осталась. Не в чистом поле, в городе уже. Просто чтоб обиднее было. Вот смотри, Моисеич, — Сидор даже отодвинул кружку в сторону, — Исай этот, он больше всего себя любит. Чтобы он наверху был, такой умный, грамотный, чтоб все слушали его. И тут его коленом под зад — и в обносках из вагона на улицу. Денег нет, документов нет, пойти не к кому. Он же сразу поймет, что, обратись он к кому за помощью — и конец, не простят. А вернется когда, грязный и голодный — а тут ты уже ему последний удар под дых. Вот и кончится твой академик, сломается. Так я думаю, — сказал, как припечатал Синицын, взял отодвинутую кружку и отхлебнул чай со звуком, серьезно угрожающим целостности кухонных стекол.