— Кто там? — спросила она сонным голосом.
— Это я, Полиночка, — Иохель растаял от нежности, представив, как она там стоит за дверью, еще не проснувшаяся до конца, теплая и мягкая.
— Сейчас, открываю, подожди, свет включу…
Ключ в замке щелкнул, поворачиваясь, раз, другой, одновременно загремела цепочка, дверь распахнулась и он, горя от нетерпения, шагнул внутрь. Полина, одетая в его рубашку, не достающую даже до середины бедер, бросилась ему на шею и повисла на нем, целуя в губы.
— Ёшка, Ёженька мой! Наконец-то ты вернулся! Я ужасно по тебе соскучилась. Всё хорошо прошло? — и не дожидаясь ответа: — Пойдем, напою тебя чаем.
— Сейчас, я разуюсь, руки помою, — Иохель закрыл дверь, снял туфли, не развязывая шнурков и пошел в ванную.
— Нет, подожди, зайди на кухню, — Полина потащила его за рукав. — Мне надо сказать тебе… что-то важное… Успеешь еще умыться.
Иохель, не сопротивляясь, пошел за ней и сел на стул лицом к лицу с Полиной. Она положила ладони на его колени, сжала их, вдохнула, как перед прыжком в воду и сказала, глядя ему прямо в глаза:
— Гляуберзонас, я беременна. Восемь недель задержка. Теперь ты как честный еврей, должен на мне жениться.
Не отрывая взгляд от ее глаз, Иохель улыбнулся и сказал:
— Как честный еврей, я на тебе, конечно же, обязательно женюсь. А теперь я помою руки и ты меня чем-нибудь накормишь, а то я умру от голода и не смогу выполнить своё обещание.
_____________________
* Д’Артаньян дрожащей рукой развернул ее, не пытаясь даже скрыть охватившего его трепета, и прочитал: «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье» (Александр Дюма, «Три мушкетера»).
** От имени этих персонажей ведется повествование в «Острове сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона.
Эпилог
— Вот ведь какие люди бывают, Матюша. У меня из головы не выходит, как можно так сделать. Не, ну ты ж его сам знал. Я ведь в тот день даже выходить не собирался, утром Полина Михайловна на работу усвистала, Моисеич по своим теткам пошел. Убрался, есть готовить начал, глядь, а морковка-то у меня кончилась. Собрался, выхожу, а он на лавочке у подъезда. Аж черный, будто у него на глазах всю семью расстреляли только что. Я к нему: «Николаич, что ты здесь, не заходишь», а он и отвечает: «Кончилось моё время, Сидор Иваныч, шел к вам, нога отнялась, еле до скамейки дополз. Поехали со мной, на пару часов, дело надо сделать». И говорит, вот, Матюша, наверное, мертвецы в сказках так говорят. Согласился, как отказать, наш ведь. Пошел, такси нашел, затащил его, тут Миша командует, давай, говорит, на Ленинский проспект, там возле Донского монастыря кладбище, крематорий. А у меня даже мысли никакой не возникло…
— Приехали, он таксёра прямо к этому крематорию заставил ехать, вытащил я его, на лавочку посадил, а он сидит такой и слезы по щекам текут, и смотрит, как сквозь меня вроде. Не, не плачет, а просто слезы ручьем. «Не обращай внимания, Сидор Иваныч, позови там такого Терентьева, он рядышком». Нашел я этого работничка, тот вышел, глянул, говорит, мол, готово всё, заходи. И ушел. Николаич и говорит: «Доведи меня, я на одной ноге не допрыгаю». Довел, что там, трудно. А он ведь не попрощался даже, вроде как по делам отлучился. Пошел на лавочку, жду. Задремал даже. Выходит этот Терентьев, будит меня, дает коробку какую-то и письмо. «Это тебе», — говорит. И ушел, гад, ничего не сказал…
— Открываю конверт, а там: «Бублик умер, меня с этим миром ничего не связывает, прошу мой прах похоронить в могиле моего деда, Иохель знает. Или развейте над Москвой-рекой, мне похрен». И я, Мотя, понимаю, что в этой коробке то, что осталось от Михаила. Нет, представляешь, жизнь свою вот так закончить, коробкой от ботинок. Этот засранец договорился с крематорием, застрелился там у них и они его сожгли. Не, я бы так не смог. Мужик. Вот ты б так смог? И я не знаю…
— А с Моисеичем, Мотя, совсем цирк вышел. Приехали какие-то двое, вижу, не наши, говорят чудно, и вежливые, аж скулы сводит. Он сначала с ними говорить не захотел даже, а потом заперлись, спорили, ни до чего не договорились. Он их проводил, говорит, завтра приходите, но я не знаю. Полина Михайловна вечером пришла, он с ней шушукался, она заплакала, потом говорит: «С тобой, Ёша, хоть куда». Опять эти двое пришли. А Моисеич после них как в воду прыгнуть решился, сказал мне, дескать, потом объясню, пока хлипко всё. И к матери в тот же день, в Арзамас рванул. А Мария Ароновна, это тетка такая, скажу я тебе, суровая, властная, Вернулся тащ майор, позвал, спрашивает, как ты скажешь, Синицын, поедешь со мной за границу? Но я не захотел, так и сказал ему. Да и дело наше, оно на мне теперь, как его бросить?