— Слушай, Нина, — предлагаю я, — может, пойдём на Хиврю?
— Ты чего, испугался? Не хочешь играть?
— Не испугался, — говорю. — А на Хиврю опоздаем.
— А что там на Хивре?
— Ну-у! Такого ты сроду не видела. Айда скорее!
Хивря — это наша гора; крутой стороной она обращена к солнцу. Здесь, на самом солнцепёке, трава выгорает, земля дымится и от сухой полыни в глазах горько.
Мы взбираемся на гору, ближе к небу, отсюда видно степь, бугристую насыпь дороги и телеграфные столбы, что стоят в степи, как оловянные солдатики.
— Садись, — предложил я Нине и похлопал ладонью по горячей земле.
Мы уселись так, чтоб Нина видела меня, а я видел её.
— Угадай, кто здесь живёт? — Я показал ей спрятанную в траве маленькую норку.
В ту норку разве что палец мог пролезть. Однако как она хорошо сделана: отверстие круглое, стены гладенькие, очень тонко выложены ватой. Даром что в земле — норка чистая и светлая.
— Здесь живёт паук-крестовик, — сказала Нина.
— Правильно. Сейчас мы поговорим с ним.
Я вытащил свои припасы — капроновую нитку и немного смолы. Смолу помял в ладони, подышал на неё, чтоб мягче была, и вылепил «язычок». Потом привесил к нему нитку и тихо, осторожно опустил «язычок» в нору.
— Подёргай, — предложил я Нине. — только не очень дёргай, а так, слегка. — И я показал, как надо дразнить паука. И заодно приврал, что если его подразнить, то он начинает сердиться и высвистывать. — Ну что? — спрашиваю.
С таинственным видом склонилась Нина над норкой. Одной рукой водит нитку, другой рукой, пальцем, грозит мне:
— Тс-с!.. Дёргает… Хватает за нитку!
— Как дёрнет посильней — тащи!
Так и случилось: Нина рванулась назад, нитка за нею, и вылетел паук из норы, как рак за наживкой. Серый с крестом паук, который вцепился клещами в смолу. Он качался на нитке, как раз перед самым носом у Нины, перебирал волосатыми лапами, молил о пощаде.
Не была бы она девчонка, если бы не подскочила, не бросила паука, не запищала, не хлопнула меня по шее:
— Ах ты врун!.. Испугал меня!
Пока мы толкали друг друга и визжали, паук вытащил лапы из смолы и юркнул в свою норку.
— Интересно, как они прядут нитку? — спросила Нина.
— Кто они?
— Да пауки.
— По-моему… Гм!.. По-моему, ловят пушинки и из пушинок прядут. И нитки прядут, и сетки для мух, и вату делают для паучат… А тебе зачем?
— Да так. Вот посмотри, какая тоненькая ниточка. — И Нина провела пальцем в воздухе.
Между одним и другим стебельком травы повисла паутинка. Она светилась на солнце. Гибкие стебли туго натягивали её, как струну. И паутина тихо, баюкающе вызванивала.
— Это, наверное, антенна, — догадался я. — Пауково радио.
— Давай послушаем, о чём оно говорит.
— Давай.
Я приложил ухо, послушал и сказал:
— «Ни-и-ин-на… Ни-ина…» — передаёт.
Нина приложила ухо, послушала и сказала:
— «Лё-он-ня… Лё-оня…» — передаёт.
Я снова приложил ухо и сказал:
— «Вру… вру… врунишка ты, Нина…» — передаёт.
— «Нет, это ты врунишка…» — вот что передаёт.
Теперь мы уже вдвоём приложили уши, стукнулись лбами, и паутинка — тресь! — оборвалась.
— Вот жалость! — сказала Нина.
— Жаль! — вздохнул я.
Не сговариваясь, мы поднялись с земли и пошли за паутиной. Она парила в воздухе, извивалась, как струна: она была живая и озорная и куда-то летела в степь, а мы спешили за ней.
— Смотри, она убегает от ласточки.
— Смотри, она поворачивает на дорогу.
И мы идём за паутинкой, выбираемся на старую дорогу и дальше собираемся шагать; если нужно будет, то пойдём в белый город, где белые дома, белые киоски, белые ремни у милиционеров. И мы пошли бы в тот город, но ветер качнул паутинку, поднял в небо, выше телеграфных проводов, выше ласточек, туда, к мягким пышным облакам. Исчезла паутинка, растаяла.
А на земле остались столбы с белыми чашками, а между ними — туго натянутые провода, которые, по-видимому, тоже звенят. Я приложил ухо к чёрному столбу: гуд-гуд-гуд… — гудел, дрожал встревоженный столб; напряжённый стон его шёл из-под земли, бежал по дереву и дальше нёсся куда-то по проводам.
— Эй, — сказал я столбам, — о чём вы там гуд-гуд-гудите?
— Гу-ду-ду… — ответил столб.
— О чём, о чём?
— Ду-ду-ду… — повторил столб.
— Эх! — махнул я рукой. — С вами, столбами, разве поговоришь? «Бу-бу-бу, ду-ду-ду…» — и ничего больше… Айда, Нина, домой, а то далеко забрались.