К няне мы еще вернемся, а пока продолжим знакомство с другими обитателями Карева.
В числе дворовых в те годы — в основном вдовы с детьми: Марфа Ивановна с малолетними Евдокией и Анной; Татьяна Ивановна с детьми Акулиной, Иваном, Захаром и Тимофеем; Наталья Андреевна с детьми Михаилом и Федосьей...
Почему же усадьба стала своеобразным приютом? При внимательном чтении «Исповедных росписей» выяснилось, что крестьянок, потерявших кормильца, вместе с детьми переводили из деревень в Карево, где им легче было прожить и прокормиться. Встречались среди них ближние и дальние родственники барина Петра Алексеевича. Против такого приюта, видимо, не возражала и Юлия Ивановна, так как сама она выросла без матери. Имение Мусоргских стало как бы благотворительным домом, а помещики — милосердными его хозяевами, сострадающими и сочувствующими горю других. Это, несомненно, оказало огромное влияние на формирование будущего композитора. Чтобы создать такие романсы, как «Саввишна», «Сиротка», «Озорник», образ Юродивого в «Борисе Годунове», надо было не только видеть «униженных и оскорбленных», но и сопереживать им.
Карево стало для Мусоргского колыбелью доброты и чуткости.
Кроме усадьбы, Модест с братом бывали и в соседних деревнях.
Как рассказывали старожилы, барчукам не возбранялось водить дружбу с крестьянскими детьми. Сразу же за усадьбой, у берега озера находилась деревня Татырино. Раньше она принадлежала прадеду композитора Григорию Григорьевичу Мусоргскому, а при Петре Алексеевиче числилась за помещиками братьями Поджио, один из которых был декабристом. В Татырине жила крестьянская семья Арефия Емельяновича Фомина. У него было двое детей, сверстников Модеста — Федор и Марфа. Федор по прозвищу Орешенок доводился дедом Александре Ивановне Прокошенко, одному из главных «устных летописцев» Карева. Конечно, сама она не видела Мусоргского, но сохранила воспоминания родителей. Достоверность этих рассказов была подтверждена архивными документами.
С правой стороны усадьбы Мусоргских по берегу озера протянулась деревня Белавино, принадлежавшая помещику Петру Ивановичу Челищеву, там тоже жили одногодки Модеста, крестьянские дети: Николай, Елена, Алексей... Все они, вероятно, общались с братьями Мусоргскими, были участниками их игр. Татьяна Георгиевна Мусоргская рассказывала: «Папа часто вспоминал слова моего деда Филарета Петровича — ребенок должен обязательно расти в окружении детей». В семейном альбоме Мусоргских хранилась фотография, где Филарет и Модест снялись в крестьянских штанах и рубашках. Это еще раз подтверждает, что родители старались даже внешне не отделять своих детей от сверстников-крепостных. К сожалению, этот снимок пропал во время ленинградской блокады.
О том, что Модест общался с крестьянскими детьми и их родителями, бывал в избах, есть свидетельство самого композитора: «Недаром в детстве мужичков любил послушивать и песенками их искушаться изволил». Край этот издавна считался песенным.
Александра Ивановна Прокошенко вспоминает: «Были у нас свои певуны, знавшие много старинных песен. Пели во время работы, когда на покос и с покоса шли, пели на игрищах, когда на ярмарке собирались, пели и зимой в избах, когда пряли, вязали, на посиделках. Старики любили про былое вспоминать, находились даже мастера сказки складывать. А ребятишки всегда рядом были, помогали в работе и, конечно же, слушали...»
Как можно заключить из писем Мусоргского, одним из главных удовольствий было для него купанье. И это неудивительно, ведь вся жизнь в Кареве и в соседних деревнях была тесно связана с озером. Модест Петрович, например, в письме к М. А. Балакиреву описывает «забавную сцену», происшедшую с братом Филаретом: «Пошли мы купаться и не успел он войти в воду, как упал или, вернее, рухнул всем телом, волны поднялись страшные, и все водное царство застонало, и в это время Кито произнес только: «Удачно!»
Может быть, во время купания в Жижицком озере в детские годы и появилось у Филарета ласковое «морское» прозвище Кито.