в которых мы по-прежнему живём.
Твои векам угодные призывы,
чтоб я семью сынами в юрту врос,
рождают серебро у листьев ивы
и в сердце – мельтешенье жёлтых ос.
Я оберну стрелу китайской лентой,
пущу – стрела укажет красный путь.
Поют цикады – верная примета,
что встретимся с тобой когда-нибудь.
Что скалы не смутят своим оскалом
и бег коня услышат там и тут…
Вон Шамбала – звенят её цимбалы,
знамёна в небе – облака плывут!
Кто превратил одинокое дерево в терево?
Утро туманное, утро седое…
Иван Тургенев
Кто превратил одинокое дерево в терево?
Мазью алмазною смазал сучки у плетня?
Зренье 3D потеряло привычное стерео:
дали исчезли, поле лишилось коня…
Или покров опустила тишайший Пречистая
на извлечение корня из влажной земли,
на торжество жития, укреплённого числами,
на виртуальный дуэт с Сальвадором Дали?
Молча бреду в этом царстве земного безмолвия,
где и полслова промолвить – себя запродать
в рабство любви к лепестку, к почерневшему олову
лужи дорожной, вместившей таёжную гать.
Клочья тумана ползут, как в лесах Белоруссии
в зиму морозную смелый отряд партизан.
Что им атака, что смерть от гранаты – иллюзия,
если приказ уничтожить противника дан!
Или у горной реки облаков заседание
с речью ондатры, плеснувшей хвостом по воде?
Где это виделось? Слышалось? Было заданием
путь проложить сквозь туманы к заветной звезде?
Зона забвения, хлюпает зябкою птицею
берег Катуни и слышится тальника речь:
«Надо б у этих туманов отнять амуницию,
выжать покрепче, заставить по жёлобу течь!»
За горсть сухой травы коню…
О вздохи-выдохи апреля,
пернатые забавы лип!
И хорошо, что дудку Леля
зимой овраги сберегли.
По состоянью небосвода
и хлебной мякоти бугров
легко узнать, что есть свобода
и океан без берегов.
Весна – как пяльцы для узора,
весна – как пальцы в табаке!
И хариус стремится в гору,
и рысь полощется в реке.
Ещё крепка ночей прохлада,
но из могильников седых,
как призрак будущего сада,
исходит дух – весенний дых.
Тропою едем. Хвост лошадки
пугает не'жить по кустам,
и яркий месяц куропаткой
свой клюв протягивает нам.
Тебе, Алтай, я песню эту,
в горах ночуя, пропою
за сойки крик, за очерк света,
за горсть сухой травы коню.
Сон быка
Труд не малый – расставанье с летом…
Кто у дома, в зарослях пырея
мастерит зелёную карету,
чтоб уехать в осень поскорее?
«Динь-динь-динь» – щебечет наковальня,
«тук-тук-тук» – играют молоточки.
Хороша, светла у лета спальня –
весь Алтай в сиреневой сорочке!
Ну, а осень… сеять капли в землю
будет из серебряной посуды,
чтоб всходила на пригреве зелень
в октябре, не нужная по сути.
Белый бык, слегка голубоватый
от реки, под кожею текущей,
спит и видит светлые палаты,
городок, который в речку спущен.
Видит, как из улочки выходит
ход крестовый списанных трамваев –
мордою стеклянной в огороде
ищут электрическую сваю.
Не найти им, труженикам красным,
подворотню, из которой Каин
выходил, отрыгивая квасом,
грабить быт купеческих окраин!
Сон уходит в лабиринты лета
и щекочет розовые губы.
Спутаны караты и кареты,
музыка души и душегубы.
И плывут ладьи с Тьмутаракани
воевать сибирские угодья,
песнями удачу заарканив –
жеребца на красном огороде.
Чтоб настоялась речь…
Я скоро засыпаю,
и в чуткой тишине
порог меня читает
и дерево в окне.
Таков у нас обычай:
рекою русой течь
вдоль красоты девичьей,
чтоб настоялась речь.
Тугие косы, бусы
и аромат белил
нужны, чтоб в каждом брусе
сверчок певучий жил.
И рудники Алтая,
и табуны коней