влип надолго в телесную роль,
я тропой испытанья капризной
пронесу эту давнюю боль.
И за гранью последнего утра,
за рекою, где правда живёт,
станут почки спасать, словно Будды,
бирюзовую дымку высот.
Расцветут и окрасятся к маю
перевалы зелёным огнём,
как Корана священное знамя
над пустыней, объятою сном.
И забота глубинного корня,
не забитая градом камней,
напитает, как Слава Господня,
основание будущих дней.
Словно книгу, я жизни читаю:
сотник, писарь, бродяга, кузнец…
И страница всегда золотая,
где любуется небом юнец.
Где сизарь, напитав синевою
свой оранжевый чуткий зрачок,
держит путь над людскою войною
к гуслярам, к кержакам, к Домострою –
там, где Ноев стучит молоток.
Звуки Азии
Скрябин ли тут или песня кузнечика
радует слух муравью?
Розы поют про земное, конечное
нежную песню свою.
Азия – звук, исходящий из синего,
яркий, светящийся звук.
Вслед ему жёлтый, оттенка красивого,
светит песками разлук.
Взять этот звук бы для новой селекции,
сделать лекарством для ран,
да раздробил его ночью на секции
саблей-луной Чингисхан!
Звуки летят полукругом, по радуге,
сон украшая земли,
Азия звуком светящимся радует,
словно пески зацвели.
Зимний день
За горою, без поправки
на сверкающий ледник
зимний день снимает шапку,
гладит неба воротник.
Там свивается дорога
в прочный жгут, и санный путь
довезёт тебя до Бога
в полчаса каких-нибудь!
В чашу праздничного звона
азиатских этих мест
даже старая ворона
крик роняет, словно крест.
И сечётся луч, как волос,
и слышнее птичий грай,
если свищет санный полоз
про морозы и Алтай.
Алтай многоликий
Весёлые песни пою, покидая
владенья алтайского бога Кудая,
где горы хранят молибден для потомков,
и молятся люди аржанам-потокам.
А дочки Кудая – небес ученицы –
на радуге любят сидеть как на ветке,
и славить века, подражая синицам,
и грезиться, как коммунизм с пятилеткой.
Куда я, Кудай, узкоглазый мой предок,
на белом коне, с ноутбуком под мышкой
уеду?.. Дымятся аилы к обеду
и целится даль пограничною вышкой.
По Чуйскому тракту грохочут КАМАЗы –
зарплату везут загорелому люду.
А, впрочем, её я не видел ни разу….
Алтай многоликий, тебя не забуду!
В материю радуг закутан спросонок
твой горный массив, что глядится неброско,
и чувствует горлом тебя жаворонок,
и рыжее солнце сосёт, словно соску.
Основы самоврачевания
Амыру-пастуху в расцвете лет
понадобились юные берёзы
и бабочки над клевером, и розы,
хранящие малиновый рассвет.
И друг-ручей Амыру-пастуху
пиликает на каменной свирели
хрустальный сон, святую чепуху
о том, как в небесах летают ели.
Что делать? Как найти ему врача,
что выжимает сок из кирпича
и эликсир любви даёт больным?
Да очень просто: над аилом – дым,
внутри – огонь, и всюду по аилу
летают косы Каначаки милой.
Поймаешь эти косы за концы,
и запоют весенние скворцы!
Зимняя жижица
Три старовера трясут бородой –
снег засыпает Алтай.
Бронзовый крест их как золотой.
– Чёрный, меня не замай!
В лодке уснуло, скучая, весло,
пахнет черёмухой день.
Ветер с опаскою входит в село,
лапти большие надев.
Три старовера сидят на крыльце,
слушают времени ход.
Ищет пчела в желтоватой пыльце
зимнюю жижицу – мёд.
Апельсиновый, яблочный, синий…
Апельсиновый, яблочный, синий –
вспыхнул свет за горой и погас.
У алтайского солнца павлиний,
на дорогу нацеленный глаз.
По алтайским приметам не нужно
уходить в предвечернюю даль,
где курганы и кости верблюжьи
умножают земную печаль.