хранители домашнего тепла
меня берут, как в детстве, на поруки,
чтоб жизнь моя по-новому текла.
Спускалась бы в овраг Неразбериха,
училась слушать в поле вороньё…
И так в России празднично и тихо,
как будто с неба вижу я её.
На рыбалке
Здесь столько рыбаков и столько лесок,
что кажется капроновой вода.
И червячок малиновый – довесок
к существованью старого пруда.
Здесь карасей доверчивые тюли
и Азии замедленный исток,
здесь сушат свои простыни июли,
завесив ими неба потолок.
Здесь вазелин, как вещество, не может
себя от группы мазей отделить,
но водомерке он всего дороже –
катиться позволяет, а не плыть!
Здесь лилии двоятся и троятся
в шарообразном зеркале волны,
и камышей высокие палаццо
мерцанием стрекоз окружены.
И столько светокопий на деревьях
качается средь тучной мошкары,
что кажется – живёт во сне поверье
и наяву – уснуло до поры.
В своё ружьё, как дробь, меня вложи…
На Алтае возжигают чабрец –
богородичную траву,
совершая богослужение
На страже богородичной травы
стоять не просто, оттого и тени
бегут, как тонконогие олени,
по тропам человеческой молвы.
Чабрец лилов, и дальше лозняка
способен видеть, окружённый чудом
и чадом из языческой посуды,
когда зажжён в тени, у родника.
Богослуженье голубем кружит
над нашими желаньями и снами,
и повторяют горы временами
слова простые, как врагов ножи.
Ты числишься певцом? Тогда служи
причудливой фантазии народной:
в своё ружьё, как дробь, меня вложи,
отправь гулять по родине свободной.
Связной необходим другим мирам
и временам, и людям в шапках лисьих,
которые читать привыкли мысли
высокогорных кедров по утрам.
И если спросят люди: кто таков,
какого званья и какой артели,
ответь с улыбкой им: чабрец лилов,
и сладок дым из жертвенной скудели.
Как попадает на солнце рассказ…
Белые водоросли – посмотри –
всюду растут из села!
К вечеру красные пузыри
вспомнила в печке зола.
В старой овчине тепло на дворе.
Конь Мерседес подойдёт,
спросит бензина – овса в серебре, –
долго зубами поёт.
Стайка усатых эстрадных сомов
не проплывёт вдоль села.
У староверов обычай таков –
слушать, как плачет пила.
Как исполняют отеческий джаз
ржавые петли в сенях,
как попадает на солнце рассказ,
если слезою пропах.
Катунь в верховьях Белухи
Катунь ещё не обросла
в своём верховье небылицей,
и капли, падая с весла,
мечтают с жемчугом сравниться.
С утра испытывая стыд
и муки крепкого здоровья,
быка за холку теребит
шершавая губа коровья.
Уходит лето на белки,
спасаясь от жары и гнуса,
Катунь же вниз одна бежит,
круша торосы и турусы.
В ней всё – надежда на тепло
и танец утреннего света;
река подвижное стекло
считает сном переодетым.
Бегут за нею следом дни,
себя мечтой о счастье теша,
и неба яркие одежды
алтайской музыке сродни.
Алтайский часослов
1.
"Нет!" – сказал Господь. Адам заплакал
и на Еву грустно посмотрел.
Та листок тропического злака
сорвала и сделалась как мел.
Дождик поддержал унынья песню,
где-то вдалеке запел сверчок…
Радугой спускались с поднебесья,
чудные, прозрачные ещё.
2.
По дороге длинной, как сказанье,
шли, и говорила Тишина…
«Вы ли это?» – «Мы». – «А где заданье,
что в ночи сияет как луна?
Песня ваша где – душе лекарство,
что любые лечит времена?..»