Однако пытаться подружиться сейчас не было времени, так как их отец продолжал:
— Это наши мальчики. Руперт — старший, и Вернер.
Руперту, казалось, была присуща отцовская, немного суховатая манера держаться. Вернер был пареньком с темными бархатными глазами, которого мне сразу захотелось обнять.
— Кто же из них моя ученица? — спросила я капитана.
Легкая тень набежала на его улыбающиеся глаза, когда он отвечал:
— Ее здесь нет. Я отведу вас к ней.
Легким кивком он отпустил детей.
Пока мы поднимались по лестнице, он объяснял:
— Мы уже несколько лет мучаемся с ней из-за слабого здоровья. С тех пор, как она переболела скарлатиной, сердце у нее испортилось. Сейчас у нее грипп, и не похоже, что он скоро пройдет. Бедная малышка!
На втором этаже капитан открыл дверь, и мы опять поднялись по ступенькам узкой винтовой лестницы на третий этаж, в большую солнечную комнату с балконом. Опершись спиной о гору подушек, на старинной деревянной кровати сидела маленькая девочка.
— Это Мария, — сказал капитан, обращаясь к крохотному личику, отдававшему желтизной, с темными кругами под большими черными глазами, и мягко продолжил:
— Уверен, вдвоем вам будет хорошо. У вас даже имена одинаковые.
Слабая улыбка осветила маленькое личико, и тихий голос ответил:
— Да, отец, я очень рада познакомиться с фрейлейн Мария.
— Сейчас фрейлейн должна идти к себе, — объяснил капитан. — Но скоро она придет к тебе опять.
Когда мы спускались по лестнице, он неожиданно повернулся ко мне и спросил:
— Вам понравились дети?
Вопрос застал меня врасплох.
— У них самые прекрасные глаза, которые я видела, — ответила я запинаясь, — но все они выглядят такими бледными и серьезными.
Я ненавидела себя за эти слова, которые их отец вполне мог истолковать как слишком поспешный, а потому, — необоснованно критический вывод, и поспешила добавить:
— Но они очень хорошо себя ведут.
— Не всегда, — с легкой усмешкой возразил капитан.
И неожиданно серьезно — в моих словах он явно услышал больше, чем я намеревалась сказать — добавил, понизив голос, пока нас никто не слышал:
— Видите ли, вы — двадцать шестая в длинной цепочке нянек, гувернанток и учителей, которых мы приглашали к ним с тех пор, как их бедная мать умерла четыре года назад. Это многое вам объяснит. Последняя учительница продержалась здесь всего два месяца, но у меня есть предчувствие, что на этот раз все будет иначе.
— Да, — улыбнулась я, — девять месяцев.
Он открыл высокую белую дверь в мои апартаменты и со словами «скоро позвонят к обеду» и легким поклоном удалился.
Это была просторная светлая комната с большим окном. Почти весь пол занимал широкий восточный ковер. Массивная антикварная мебель и дорогие обои придавали ей роскошный вид. Белая кровать в специальной нише была убрана шелковым покрывалом бледно-голубого цвета; стол в центре комнаты, прямо под граненой люстрой, покрывала толстая парчовая скатерть. В Ноннберге у нас не было ни ковров, ни шелка, ни парчи, зато на стенах висели старинные иконы с изображениями Господа, Мадонны и всех святых. У каждой двери стояла оловянная, серебряная или глиняная кружка со святой водой. В этой комнате я не нашла ничего подобного. Возле кровати стоял простенький табурет, на котором лежали моя потертая сумочка и горемычная шляпка; гитара стояла рядом и чувствовали они себя здесь такими же чужими, как и я. Присев на табурет, я положила их на колени и так сидела, чувствуя себя абсолютно несчастной, всеми покинутой, пока необычный сильный звук не поднял меня на ноги: звонили к обеду.
Чуть позже мы все опять встретились в столовой. Во главе стола восседал капитан. Дети сидели по обеим сторонам от него, а место напротив занимала женщина средних лет. Я села слева от нее, справа — крошка Мартина. Как я узнала, это была баронесса Матильда — домоправительница, руководившая домашним хозяйством. К ней обращались тепло и приветливо, как к хорошему другу. Ее манера держаться дышала изяществом и чем-то напомнила мне цветок лаванды.
Час, проведенный с семьей в столовой, породил во мне массу вопросов, добавившихся к тем, что уже переполняли меня. Зачем такое количество серебряной и хрустальной посуды? Почему дворецкий носит дома перчатки? Почему он все время держит левую руку за спиной? (Может быть, в перчатке дырка?) Зачем баронесса звонит в звонок всякий раз, когда ей нужен Ганс? Почему она просто не позовет его, раз он все равно ждет за дверью? И много, много подобного.
После обеда мне объявили, что вечером я свободна и могу заняться распаковкой вещей и обустройством.