– Прости, – успел произнести Токмазов умирающей матери.
Баба Варя поняла значимость этого слова. Она успела осознать, что он не имел права сказать ей правду, он щадил ее, ее сердце, потому что боялся, что оно не выдержит.
И она простила. Он понял это по ее глазам. Баба Варя смотрела так, когда прощала. Она все сказала глазами. Токмазов вышел на балкон… Скупые мужские слезы душили и катились по его изможденному, уставшему от бессонных ночей лицу. Жанна вышла следом. Они стояли на балконе, прижавшись друг к другу. Большое горе коснулось их семьи, не прошло мимо. Мозг отказывался что-либо воспринимать, решать, о чем-то думать. Именно в эти тяжелые для Токмазова минуты перед ним, как кадры киноленты, прошла вся жизнь. Перед глазами всплывали маленькие обрывки детской, юношеской, взрослой жизни. Токмазов считал себя счастливчиком, баловнем судьбы. Но жизнь – это лестница. И поднимаясь, по ней можно не только споткнуться, но и сорваться… Однако мало кто это понимает, поэтому и происходит то, что меньше всего ждешь от жизни.
– Жанна, – тихо произнес Токмазов, – помнишь тот день, когда привезли погибшего в Чечне Юру?
– Помню…
– Так вот, мама тогда сказала фразу, которую я хорошо запомнил…
– «Счастье – это когда нет несчастья», – Жанна тихо продолжила мысль Сергея и встретилась с глазами Лены. Она сидела на лавочке и опустошенно смотрела на балкон. Лена ничего еще не знала про Никитку, но уже все знала про бабу Варю. Предчувствие ее не обмануло, когда в пять утра она увидела во дворе скорую помощь. Лена не знала, что худшая новость еще впереди, что тайна кофейной чашки Никитки, которую она мучительно носила в себе, уже осуществилась, что горе, под тяжестью которого находились осунувшиеся, подавленные Токмазовы, – это не только смерть бабы Вари, но и исчезновение Никитки.
Фигурки из кофейной гущи на дне чашки Никитки Лена трактовала по-своему: уедет Никитка и забудет ее, Лену. Она еще не знала, что ее любимого Никитки больше нет…, его украли.
Жанна и Сергей Григорьевич стояли на балконе и молча смотрели на дворик. Все, что осталось от Никитки, теперь переместилось на Лену. На лавочке сидел самый дорогой для них человечек.
Жанна спустилась к Лене. О чем они говорили, Токмазов не слышал, но по тому, каким стало лицо Лены и походка, которой, спотыкаясь, она медленно и неуклонно пошла к морю, Сергей Григорьевич догадался: теперь Лена знает все. Она шла к морю в надежде, что оно успокоит, подскажет, как жить, что делать. Только море способно отыскать нужные слова, которые потом тихо лягут на чистый, белый лист…
Жанна смотрела Лене вслед и думала о том, что нужно как-то брать себя в руки, нужно сохранять силы.
С Токмазовым было сложнее. Он расклеивался на глазах. Жанна не знала, как собрать его, хотя бы на несколько минут отвлечь, восстановить силы, разорванные в клочья нервы. Токмазов не мог понять: в чем его вина. Почему так жестоко обошлась с ним судьба? Разве он виноват, что потерял мать и сына одновременно? Разве он виноват, что мина замедленного действия на Кавказе не только взорвалась, но осколки ее разлетелись по всей стране, проникли в его семью, затронули маленький южный дворик? Разве он виноват, что первая Чеченская война на фоне второй, более жестокой, для многих ребят теперь уже была просто «легкой прогулкой», а его Никитка совершенно случайно стал невинным заложником безжалостного чеченского конфликта.
Голова Токмазова отказывалась думать, но мысли, независимо от его желания, громоздились друг на дружку, делая выражение лица вымученным.
После похорон бабы Вари Токмазов уехал в Москву. Жанна осталась. Все 40 дней с ней были Неля и Лена. Известий о Никитке не было никаких: ни плохих, ни хороших. Нужно было как-то действовать, что-то предпринимать. Но что? Токмазов принял решение ехать в Чечню на поиски сына. Положительных результатов поездка не дала. Никитки не было ни среди мертвых, ни среди живых. Через месяц после смерти бабы Вари в квартире Токмазовых раздался звонок. Трубку подняла Лена.