Петр убеждал ее — хотя и сам не всегда в это верил, — что даже если она не видит в учебе никакой явной пользы, она должна продолжать посещать занятия, потому что это открывает перед ней возможности выбора дальнейшего рода занятий, а главное, позволяет ей общаться со сверстниками, от которых он невольно отдалял ее своим присутствием. Этими уговорами он всё чаще приводил ее в такое раздражение, что подчас недоумевал ее бурной реакции и время от времени даже начинал себя спрашивать, не скрывает ли она от него какие-то настоящие неприятности. Луиза уверяла, что причиной всему — мертвейшая скука, «запах тлена и пыли», который она испытывает от одного слова «искусство».
Еще не отойдя от простуды, она заболела ангиной. Казалось непонятным, где и как она могла подхватить ангину в тридцатиградусную жару. Несмотря на температуру, она отказывалась проводить весь день в постели, и чтобы она не чувствовала себя отрезанной от домашней жизни, в дневное время Петр устраивал ей спальню в своей рабочей комнате: перенес сюда телевизор, установил рядом с кроватью лучший в доме радиоприемник, на место кушетки перетащил из гостиной диван, выделил полку для книг, которые Мольтаверн периодически приносил ей по ее спискам из верхней библиотеки, где хранилась самая легковесная литература.
Как-то вечером Луиза перебирала содержимое старинной шляпной коробки, в которой хранились семейные фотографии, и Петру взбрело в голову обратить ее внимание на снимок одной из его теток — тети Надежды из Биаррица, на которую Луиза, по его убеждению, была поразительно похожа.
— Неужели ты считаешь меня такой… уродиной? — удивилась Луиза, разглядывая фотографию.
— Тетя слыла красавицей, — сказал Петр тоном благодушного упрека, — причем неприступной. Поэтому и прожила всю жизнь одна. Бывают такие случаи. Но я понимаю ее.
— Да это же какая-то снежная королева! Ты только посмотри на нее!
В дверь постучал Мольтаверн. В этот вечер, для разнообразия, они решили ужинать вдвоем, не выходя из рабочей комнаты Петра, и Мольтаверн принес им ужин на подносах. В меню: ветчина, запеченное в духовке морковное пюре, на десерт — любимый Луизой карамельный крем.
Поставив поднос возле ее кровати, Мольтаверн вышел за вторым подносом, с приготовленным для Петра холодным мясом, тут же принес виски и вино в графине, составил всё на письменный стол и молча удалился.
Не притрагиваясь к еде, Петр продолжал сидеть у распахнутого в сад окна. Он подлил себе виски и стал перебирать стопку прочитанных Луизой книг. Авторов многих романов, которые она читала, он не знал. К ночи собиралась гроза. В комнате появились комары. Петр встал, зажег свечу, воткнул ее в пустую бутылку. Комната сразу обрела какой-то иной вид, уютный и даже праздничный.
Луиза к еде почти не притрагивалась. Что-то неожиданно проронив — слов ее он не расслышал, — она опустила свой поднос на пол, встала с дивана и с каким-то необычным лицом подступилась к письменному столу, рядом с которым он сидел. Не сводя с Петра глаз, она вдруг скинула с себя бязевую юбку, которую иногда надевала к ужину, и английский свитер. Оставшись обнаженной, в одних носках, она убрала руки за спину и выжидающе смотрела на него.
Блестевшими в свете свечи глазами Петр смотрел на ее небольшую грудь с острыми лиловыми сосками, на тонкие, синеватые, лишенные загара колени, покрывшиеся гусиной кожей бедра.
— Скажи правду, что ты думаешь обо мне? — спросила Луиза.
— В каком смысле, Лобызенок?
— Я красивая, по-твоему?
Петр отложил книгу и умоляюще проговорил:
— Ты не ангину схватишь, а воспаление легких, Луиза!
— Что — Луиза? Что ты смотришь?.. Сделай что-нибудь!
Петр снял ноги с подоконника, толкнул фрамугу, чтобы прикрыть окно, взял ее ладонь и мягко произнес:
— Ну что с тобой все эти дни? Ты ведь не просто болеешь, Луизенок… скажи мне правду?
— Я прошу тебя… Ты можешь делать со мной все, что хочешь, понятно? — У нее задрожал подбородок. — Чего еще никогда не делал.