— Значит ты собирался мучить меня ещё месяц?
— Не думаю. Меня преследовало ощущение, будто я перенёсся в детство, когда был не в состоянии продержать какую-то информацию больше часа.
Я улыбаюсь.
— Твои навыки заметно выросли по сравнению с тем малышом Гуком, раз ты так долго молчал.
Его выражение лица меняется с веселого на более серьёзное, что чуточку напрягает меня, но все ещё не может подавить мою воодушевлённость от неожиданной новости.
— Не называй меня так, — вполголоса говорит Чон, выглядя слишком уж недовольно. Его запреты настолько строгие, что появляется такое же сильное желание их нарушить. Это вызывает во мне ещё больший азарт, и я даже на секунду отвлекаюсь от главной темы нашего разговора.
— Хорошо, — мои волосы щекочут его лицо, когда я наклоняюсь, чтобы приблизиться губами к его уху, но сейчас он не предпринимает попыток собрать их в хвост, как делал это всегда, — малыш Гук, — сладко шепчу я и мучительно медленным движением языка облизываю мочку уха. За все время нашей близости, я выучила, что уши — его главная эрогенная зона, после чего он обмякает и послушно следует моим желаниям. А сейчас я хотела, чтобы он убрал эту серьёзность со своего лица как можно скорее.
Только вместо ожидаемого азарта, я оказываюсь прижатой прямо к его паху, когда он резким движением садится, сжимая пальцами мою поясницу. В этом положении наши лица сближаются настолько, что я могу слышать, как он вбирает воздух через нос. Он не смеётся и даже не улыбается, и мне в конце концов становится не по себе, что я не заметила, как перегнула палку. Ведь в итоге он перестал называть меня занудой, когда я об этом попросила.
Я заметно напрягаюсь и уже готовлюсь к нравоучениям, но вдруг его лицо расслабляется, и на нем появляется насмешливая улыбка. Такая, будто он сумел обхитрить в меня какой-то слишком легкой игре для детишек.
— Попалась, — потешается он и снова опускается на спину, и я теперь нахожусь в слишком откровенной для нас обоих позе, в которой я боюсь даже шевельнуться. Я молчала, ощущая вкус поражения, и это, кажется, забавляло Чонгука ещё больше. В плане хитростей он всегда был на шаг впереди меня.
Мои ладони прилегают к его торсу, в полной мере ощущая всю твёрдость его пресса. У меня возникло желание пробраться под его футболку и ласково погладить кожу живота, как часто любила это делать, но вместо этого я слезаю с его бёдер и ложусь на бок, согнув ноги в коленях.
— И всё-таки это нечестно — так долго молчать о том, что может избавить меня от страданий, — мысленно надулась я и нахмурилась. Я вдруг осознала, что даже не сумела должным образом отреагировать на радостную новость, и окончательно это дойдёт до меня только к концу дня, когда я не смогу провалиться в сон из-за круговорота мыслей и эмоций. И уже тогда я смогу в полной мере завалить его вопросами.
— Значит, ты страдала?
— Да, — признаюсь я, — В отличие от некоторых, я не знала о таких подробностях твоего плана, — с долей сарказма говорю я.
— Теперь знаешь, — Чон пожимает плечами, и это действие делает его каким-то по особенному беззаботным. Словно в данный момент он наконец таки освободился от переживаний, которые высасывали из него жизненные силы.
— Что-то мне подсказывает, что это лишь малая часть из того, о чём ты знаешь, но не говоришь, — я упираюсь головой в ребрышко ладони, — Раз уж на то пошло, у меня есть хорошая идея.
— Какая? — заинтересованно спрашивает Чонгук и поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня.
— Сыграем в десять вопросов, — предлагаю я, и это не звучит так, словно часть меня готова услышать отрицательный ответ.
— В десять вопросов? Звучит так, будто для этого случая у тебя есть специальный перечень.
— Даю слово, что нет. Я придумала это только сейчас.
— И как будем играть?
— Ну, предлагаю делать это по очереди. Я первая, затем ты, и так, пока не дойдём до десяти.
— Значит, в целом у нас пять вопросов.
— Видишь. Ты умеешь умничать не только вовремя занятий, — я передразниваю его, и это вызывает у него улыбку.
— Умничать — это твоя прерогатива.
Я предпочла проигнорировать его реплику и лишь повела бровью.
— Готов отвечать?
— Как никогда.
— Хорошо, — я отвожу взгляд с его лица и смотрю в небо, раздумывая над вопросом.
Я была слегка удивлена тому, что он без проблем согласился на мою странную игру — отвечать на любые вопросы, которые могут спонтанно придти ко мне в голову. Но одновременно меня это несомненно радовало. Не всегда у меня выпадала такая прекрасная возможность узнать что-то, что действительно меня интересовало.
Он терпеливо ждёт, пока я выдам что-то, что вертится в моей голове, но я тщательно перебираю в голове всевозможные варианты, не желая тратить свои драгоценные вопросы на какую-то мелочь. Словно детектив, решение которого может спасти чью-то жизнь. От такого сравнения мне невольно хочется засмеяться, но я сдерживаюсь.
— Это ещё не сам вопрос, но, — тихо протягиваю я и чувствую, как без причин начинаю нервничать, — Помнишь ли, что сказал мне, когда… — занялся со мной сексом, — когда остался у меня на ночь? Что ты никогда не чувствовал ко мне ненависти?
— Да, — коротко отвечает он.
— Что ты тогда имел ввиду?
Чонгук облизывает губы и молчит несколько секунд, отводя глаза наверх.
— Я же вроде говорил тебе, что ты нравилась мне с самого начала, — я вижу, как ему некомфортно раскрывать свои истинные мотивы и чувства. Ведь говорить это в состоянии возбуждения намного легче, чем когда мы оба находимся в здравом рассудке и ждём друг от друга таких же развёрнутых, разумных ответов.
Я молчу, ожидая продолжения, но, кажется, Чонгука не поймать на тонких психологических трюках. Где-то я читала, что, находясь в напряжённой тишине, человеку свойственно заполнять напряжённые пробелы молчания своими репликами, чтобы избежать неблагоприятной для беседы атмосферы тяжести. Похоже Чонгук чувствовал себя в таких ситуациях, как рыба в воде, и ничего не собирался добавлять. Чего уж точно нельзя было сказать обо мне.
— Да, говорил. Но я все ещё не понимаю.
— Чего же?
— Почему ты вёл себя так, словно я худшее, что могло появиться в твоей жизни?
— После твоего вопроса я чувствую себя, как мешок с дерьмом, — с ноткой смеха в голосе проговаривает Чонгук.
— Я не упрекаю тебя. Мне просто интересно.
— Честно говоря, влюбляться вовсе не было в моих планах, хотя чувствовал, что я уже это сделал, — это отнюдь меня не успокаивает, и я слегка скривила лицо и подняла бровь.
— И что ты имеешь ввиду?
— То, что ещё никто не цеплял меня так, как ты.
— Поэтому отталкивал меня?
— По-моему это уже больше, чем один вопрос по очереди.
— Ну, Чонгук, пожалуйста, — хнычу я и глажу его ладонью по щеке. Он снова смеётся, обнажая ровные зубы, и я уже воображаю, как легко они вопьются в мою кожу.
— Да, поэтому. Хотя потом я не знал, как изменить наши странные отношения. Так что твоё предложение стать кем нибудь ещё, мне пришлось по душе.
Приятное тепло разливается по моей груди, и я испытываю небольшое удовлетворение от его ответа.
— Теперь моя очередь, — с явным облегчением говорит Чонгук.
— Давай.
— Что теперь думает твой отец?
Его вопрос звучит настолько неожиданно, что это застаёт меня врасплох. По той причине, что я и сама не знала точного ответа. Дома прекратились всякие разговоры о Чонгуке, которые могли бы склонить меня к тому, что я могла бы сделать четкий вывод о мыслях отца. Казалось, что он принял мой выбор и в какой то степени был спокоен, но я всё-таки уверена, что он не до конца смог осознать то, что я не изменю своего решения, и может даже надеялся, что это сведётся на «нет» само собой. Без его прямого вмешательства.
— Не знаю. Думаю, что он принял это, как должное, хоть и не в восторге от этого, — я знаю, как неприятно это может звучать для Чонгука, и спешу добавить, — Но он интересуется тобой и все такое. И маме ты нравишься.
— Серьезно?
— Да, — улыбаюсь я и радуюсь, что это чистая правда. Отец все же мог влиять на отношение мамы к определённым вещам, и когда он прекратил это делать, то всё изменилось. В том числе и по отношению к Чонгуку.