Циля и Тата. Буду помнить… восхитительную волшебную атмосферу квартиры Сельвинских в Доме писателей по Лаврушинскому переулку. Это как сургуч на сером плотном конверте заказного письма. Гладкие лакированные края печати превращаются в пыль, но остаётся сросшийся с распаренными порами бумаги след. То – распахнутая некогда душа, к которой прикипела навечно изысканная утончённость преисполненного любви взгляда на мир и пристального – к себе.
Москва – она такая… солёная. Не от той соли, из-за которой снег превращается в кисель. Но от того, что составляет её особое значение, теряющееся в пропасти вечности смысла.
Кивнув степенно в сторону Перепёлкина переулка14, не отворится больше тяжёлая дверь в просторный подъезд. Скрадывая эхо шагов, не скрипнет ажур векового лифта.
Сотворённое иными – всё оно будет не так, не таким.
Элегантные речи и плотное кружево скатерти, замысловатые коридоры покоев и взгляд, не обращённый на тебя, но одному лишь тебе доступный, как раз и навсегда сложившиеся звёзды над головой, с передоверенным смыслом тайны, и улыбкой на прощание… Тем, штучным товаром, которого не купить ни за какие деньги, нигде.
Прогуливаясь вдоль железнодорожного полотна, прислушиваюсь к тому, как галька хрустит под ногами. Представляется, что где-то там, впереди, сонно потягивается прозрачная волна в прилично задравшейся белой юбке…
Серая ворона запыхалась в поисках гибких прутьев для гнезда. А они всё ломаются и ломаются, как жизни. Одна за другой…
Что тогда?
Снисходительность к сторонним обычаям, но неприятие их,– единственно возможный вариант отношения к чуждой культуре.
Иной подход гарантирует разрушение общества.
В.И.Ленин, владеющий несколькими иностранными языками, был противником уничтожения
самобытности, путём использования иноязычных терминов и обрядов.15
Быть русским – значит пестовать традиции!
(Из научной работы по терминологии)
I
– Не говори мне этого!
– А что такого?
– Сколько раз мне повторять, чтобы ты разговаривал по-русски, без этих, иностранных словечек.
– Подумаешь…
– Вплетая последовательность звуков чужих слов в ткань родной речи, прививаются понятия, которые, с течением времени, приводят к порокам национальных устоев и разрушению ткани духовной жизни народа.
– Ну, а я тут причём?
– Ты и есть народ…
Чем лучше я понимаю смысл иноземной речи, тем бережнее отношусь к родной. Избегая заниматься главным, человечество придумывает себе занятия и слова, которые сопровождают их на этом пути. Новое дело, впечатления, опыт позволяют ненадолго ощутить полноту бытия. Начинает угадываться цель жизни… Однако всё познанное неизменно лишь до той поры, пока не оспорено размышлениями более высокого порядка.
– Всё стишки кропаешь?
– Прозу…
– А, ну это легче!
– Ты думаешь?
– Уверен!
– Видишь ли, проза проистекает из приготовленной поэзией мысли. Вне единого истока, они не более, чем перечисление слов, именующих предметы, чувства и явления.
– Это для меня слишком сложно.
– Неудивительно. Займись языком.
– Так я вроде и так…
– Русским!
II
Вдохнув малую толику рассвета, я ощутил беспричинную радость и нежность ко всему вокруг. Поворотя головой по сторонам, поискал, на кого могу излить хоть каплю этого чувства и увидел на камушке, что с краю пруда, крошечную синичку. Я застал её в тот самый момент, когда, готовая нырнуть, она роняла себя в воду.
Мокрым комком птичка взлетела на ветку винограда и запустив фен крыл принялась сушиться. Гаичка, а это была именно она, бойко и споро, не останавливаясь ни на мгновение, крутилась, перебирая пёрышки.
– Что ж ты не обождала с купанием, гляди-ка, какой холодный ветер! – спросил её я.
Синичка пожала плечом и, пытаясь отжать воротник прямо под подбородком, в самом неудобном месте, кивнула на небо.
–Ну, да, в общем-то ты права, лучшего пока ждать не приходится. – понял я, и продолжил любоваться ею.
Гаичка за малое время просохла и уже могла улетать, но заметив, с какой любовью и радостью гляжу на неё, повременила16.
Ох, как хороша она была! Маленькое пушистое чудо в чёрном берете и кашне17 в тон! И откуда что берётся… Крошка ж!
– Ладно, спасибо тебе, лети уж по делам, а то, чего доброго, простудишься… – попросил я птичку и отправился обирать чёрных червячков соснового пилильщика, в чьей цирюльне уже во всю завивали иголки сосны.