В доме тихо, на сердце пусто, ни деликатного цокота белоснежных ноготков по полу, ни чавканья из миски на кухне, ни мокрого носа под коленку. За что мне это? – заслужил…
Ужели уж…
Уж так перегрелся, что, если бы упал в воду, ею можно было бы заваривать чай. Свёрнутый кожаным пояском, позабытым меж камней берега пруда, он не дремал. Пряжка оранжевых щёк матово блестела на солнце, а выпачканная птичьим помётом спинка выдавала в нём непоседу22, как во взъерошенном мальчишке, умыкнувшем со школьной доски мел. И, хотя, в самом деле всё было немного иначе, чудилось, будто он шмыгает носом и дразнится порезанным в шалости языком.
При ближайшем рассмотрении, уж оказался довольно-таки основательным и вдумчивым парнем. Спустившись к воде, он проверил, насколько та холодна, и рассудив, что чересчур, бережно перенёс голову на безопасное расстояние. Хвост же оставил пока внизу, и только после, немного погодя, подозвал его ближе. Слегка своенравный, как щенок, сперва он немного упирался, и не желал слушаться, посему пришлось немного натянуть поводок, чтобы он понял, куда надо идти.
Казалось, уж сомневается, – плыть или не плыть, и занят в раздумьи, если не беседой вслух, то тесным подле самого себя движением. Разумеется, окажись он в воде, не приключилось бы ничего дурного, но воображение чересчур небрежно играет со впечатлительными натурами, и обыкновенно оставляет их без внимания лишь тогда, когда забава уже почти себя изжила.
Случившаяся тут же гаичка, нехотя23 обрызгала змЕя, пересаживаясь с задних рядов ветвей наперёд, но, по добросердечию своему, порешила управиться наскоро и улететь, так нервен он был.
Зяблик, будто не за делом, с нарочитым равнодушием пролетая мимо своего гнезда, столь красноречиво поглядывал в сторону, хвастая самодовольно, что уже мало кто был не осведомлён о расположении его семейства.
Коноплянка, помогая себе хвостом, крутила обруч. Пара ласточек по очереди играла в салочки с комарами…
А уж по-прежнему силился отыскать камень, шероховатый уют которого обнадёжил бы, предоставляя повод обернуться округ него изнанкой и прижаться щекой.
Всё, как всегда: один терпелив, и ждёт своего часа, другой, в поисках того ж,– неутомим. Леность первых находит себе оправдание, в них же – источник порицания нервности вторых…
Ужели уж наивен? Столь слепцов!?
Так простодушие – уловка для коварства.
А добродушие – ловушка для глупцов.
И повод утончённого мытарства24.
Майя
Заметив среди камней змею, я подошёл и, не долго думая, наступил на неё, но тут услышал крик Майи:
– Не убивай, не надо!
– Змею? Она кусается, между прочим.
– Это ящерица!
– Ты видела, какие у неё зубы?
– Ну и пусть, она нас не обидит. Мы не имеем права, нельзя нам.
– Может теперь вовсе во двор не выходить?
– А ты топай погромче!
– Так, говорят, змеи глухие.
– Лишь бы люди не были глухи…
Я не мог так сразу сдаться, и решил увести разговор в сторону, отвлечь её:
– Да… тяжело тебе…
– Ты о чём?
– Недаром говорят: «Кто в мае родился…»
– Рождённым в мае, суждено испытывать на себе бремя досужего мнения о маете, коей дОлжно сопровождать их по всю жизнь. Но не для того они! Своё предназначение – служить маяками, одни чувствуют тонко, и рвутся, третьи тяготятся им и маячат у себя на виду без цели. А вторые… Тех как бы нет. Наблюдают лишь, как одним тяжело в старании, другим в обратном. Это тоже – труд. Неблагодарных.
– Что ж у тебя всё так сложно-то, а? Ты можешь сказать что-то просто, без выкрутасов?
– Не могу. Я так чувствую. Музыка слов, музыка языка – всё это вибрации души. Коли заменить наши слова на иноземные, сердцебиение бытия изменится. И не в лучшую сторону. Произнося слово неверно, оно дрожит иначе, и окружающий мир отвечает не так, как мы ожидаем того.
– Звучит нелепо, ты не находишь? А как же простота и доступность?
– Опрощение русского языка, чья велеречивость и богатство сродни широте и красоте русской природы и души, преступно. Не станет его в том виде, который существовал до нас, – изменится всё вокруг.
– Что ты несёшь?! Что произойдёт-то? Обмелеют реки, море выйдет из берегов? Что, скажи мне?!
Майя посмотрела на меня так, как никогда раньше, – загадочно и страшно. Обыкновенно голубые её глаза, затянутые тучей расширившихся зрачков, почернели вдруг, после чего она тихо и зловеще ответила:
– Тогда увидишь… – и приказала, – ящерку отпусти.
Честно говоря, мне не хотелось быть свидетелем осуществления высказанного предзнаменования, и потому не медля ослабил хватку.