Перламутровая змейка, ломкая веретеница25, зажатая под ногой по всё время спора, сообразив, что спасена, неловко вывернулась, моргнула пару раз и медленно поползла на меня. Лизнув ступню, опробовала, какова та на вкус, и неуклюже взобралась на неё. Осмотревшись немного, прямиком направилась к просыпанной кем-то горке муравейника.
– Удачи тебе…– произнёс я про себя, вослед серому перламутровому ручью, утекающему от нас.
Но Майя услыхала, всё же, и спросила:
– А в чём она, пора удачи? – Глаза её, как и прежде, были нежны и наполнены до краёв каплями неба.
– Так – во всём! – развёл руки в стороны я.
– А если с утра дождь?
– Даже если за окном дождь, то значит, – этот день теперь есть в нашей жизни, и не смыть его уже, ни за что, ничем!
И хрустит карамелью под шагами песок…
Ласточка снимает пенку с воды. С лёту. Сладко! Играя «с листа» новый день снова и снова, сбивается с ритма, но не взирая на то, усердствует дальше. И незаметны никому, кроме неё, навзничь упавшие звуки, и нетронутые, те, что остались на нотном стане навечно, немыми птицами. Со стороны всё, как надо. Только тот, кто сам делает жизнь свою, видит, сколь слабы попытки. И каково оно, терзание дерзновенно26.
Зяблики лоснятся от сытости. Пока супруги заняты домашними делами и в силах казать из дому только нос, почуяв вольницу, куролесят, меряются силами в грязи, а потом дружно, крыло в крыло летят купаться. Хорошо, коли не позабудут принести чего подруге жизни. Сама же выходит из гнезда ненадолго, только под вечер, почти испуганно оглядываясь в сторону детской, наскоро, с озабоченным видом пьёт, невнимательно разминает затёкшую шею, но, не в силах дольше противиться материнскому инстинкту, спешит забраться внутрь вязаного чулочка колыбели и замирает там в ожидании. А вскоре оба, в хлопотах суеты, уж будут лишь контур, окоёмок27, наброску подстать,– бледным оттиском на палевом закатном небе.
Стряхивая капли дождя с ветвей ясеня, петляет птица. Неплотная вязка листвы нежна на просвет и зияет дырой солнца, – должно зацепилось где.
Не дожидаясь осени, маслята тают на свежей горбушке пригорка.
С ночи спешит домой ёж, и сова кричит ему вдогонку то, что не успела досказать.
Туманом стынет горизонт. Стонет, уязвлённый небрежением филин.
Утро, сидя на коленях соловья, баюкает кроткую ночь, что так юна, и не постигла ещё силы своей.
И хрустит карамелью под шагами песок…
Верёвочка
Надежда Карповна и Станислав Васильевич готовились к выходу на пенсию основательно. Загодя купили деревянный домик посреди небольшого участка земли, обложили кирпичом, разбили вишнёвый сад, вскопали огородик и прямо посреди двора устроили навес над деревянным столом из толстых дубовых досок. Чтобы чаёвничать по вечерам, одним или с гостями, – это уж как придётся.
Надежда Карповна была хозяйка хоть куда, любила чистоту и порядок. Раз в неделю, по воскресеньям, скоблила добела широким ножом стол и пекла вкуснейшую кулебяку, а, дабы угодить Станиславу Васильевичу, всегда подавала её с козьим молоком, которое покупала у соседки. Чтобы молока было в достатке, Надежда Карповна каждый раз брала его больше, чем требовалось, запасала впрок, замораживала брусочками, каждый – ровно на одну фарфоровую чашку с ромашками на боку, – любимую посудину Станислава Васильевича. Он всегда пил только из неё, никому из гостей или домашних не позволялось не то, что пить, но даже просто – взять чашку в руки, он сам тщательно мыл её и ставил на верхнюю полку буфета. Впрочем, запасов молока хватало ненадолго, и, на время окота соседских коз и пару месяцев после, приходилось обходиться покупным из магазина.
Полулитровые молочные бутылки Надежда Карповна тщательно мыла ёршиком, ставила в ящик у калитки и прикрывала чистым полотенцем, чтобы, когда наберётся достаточно, разом отвезти их в магазин, обменяв на деньги.
И вот однажды, проходя мимо этого самого ящика, Надежда Карповна заметила непорядок: полотенце было сброшено в траву, а часть бутылок лежала на боку. Пересчитав их, Надежда Карповна обнаружила, – стало на две меньше.
– Станислав Васильевич, а не видали ли вы, куда подевались бутылки из-под молока? Не нужны ли они были вам для чего-нибудь? – спросила мужа Надежда Карповна.
Надо сказать, что супруги часто называли один другого «на вы» и по имени-отчеству, ибо любили друг дружку без меры, и, дабы скрыть этот не требующий лишних глаз, усугубившийся с годами факт, отстранялись друг от друга показным, но сердечным величанием28.