По пути всегда попадаются монетки, которые следует перевернуть орлом кверху и сунуть в карман непременно левой рукой. Замечал он в просохших лужах следы птичьих стариковских синеватых лап и пухлые отпечатки домашних собак, шершавые – дворовых. Самостоятельные и осторожные, не раз битые людьми сироты, нередко сопровождали его, делая пару -тройку шагов в ту же сторону, куда направлялся он. Собаки были так же одиноки и надменны, а от того считали себя не только вправе пройтись подле, но как бы намеренно обременяли себя этим. Делили незримую долю ноши пренебрежения ненадолго.
И вот, во время подобного от себя побега, он обнаружил однажды под ногами не птицу и не щенка, – на земле лежал человек. Тот как бы прилёг, чуть согнув выпачканные в мел колени и раскинув на стороны руки. Ладони его также были нечисты. Не рассуждая об своём испуге и страхе перед людьми, наш герой, ни секунды не сомневаясь, наклонился и легко поднял человека. Осторожно встряхнул его и, перекинув грязную руку себе на шею, повёл.
Спустя некоторое время, движение отрезвило человека, и, обретя способность говорить, он произнёс: «Мне не туда…», указав нужное направление рукой.
Толпы здоровых, уверенных в себе, отворотя лицо прочь, обходили упавшего стороной, и только один единственный, тот, который едва выносил общество себе подобных, взялся помочь. Обыкновенно брезгливый, и отчуждённый, он забыл об этом, как о себе.
…Он долго решается, чтобы собраться с духом и выйти из дому. На улице люди. Они грубы и жестоки. Но каждый раз он открывает дверь и без веры в себя делает шаг, чтобы отыскать их, тех, ровных себе…
Совесть
Признайтесь честно, хотя однажды, – хотелось бы жить в мире, населённом людьми, похожими на вас самих? С тем пренебрежительным отношением к соседям и корыстный к родным? Мне – нет.
Наверное, скучно стоять в толпе, где каждый думает лишь о себе и пытается скрыться за спинами стоящих впереди. Впрочем, где ж отыщутся те, первые, если все хотят уцелеть…
Не-нет, я не таков, – думаешь ты, и тут же совесть выкладывает на витрину памяти нечто, припрятанное стыдливо. К примеру, утаённый под подушкой шоколад из детства. Тёплый, почти жидкий, намертво приставший к обёртке, с мелкими кусочками фольги, которых не разглядеть в темноте. Весело было бы разделить его с сестрой, отломить по кусочку родителям, деду, а так… невкусно и сладко чересчур. Или горько даже.
Рядом с шоколадкой – кусочек салями. Колбаса в ту далёкую пору имела такое интересное свойство, что, если её нарезать прозрачными лепесточками, таяла во рту, оставляя столь богатое послевкусие, что угощать ею других как-то не приходило в голову. Казалось, что её мало даже для себя. Колбасы и впрямь не хватало, но почему-то раньше было непонятно, что главное – кого наделяешь, а не чем, делишься с кем. И, сколь не изощрялся бы теперь с ломтями хлеба ли, хамона, – не будет того вкуса, ну – никак. Улетучился он, исчез, вместе с теми, кто щедро протягивал руку с самым аппетитным, самым нужным, последним или единственным.
Как-то всё это о животе? О насущном31, который нельзя преломить абы с кем, да уж после и жизнь отдать, свою, за того, с кем поделился.
На той же витрине и перочинный ножик, с потемневшим от времени лезвием и перламутровой ручкой. Он-то тут зачем? За это воспоминание не стыдно, скорее – напротив. Капля гордости собой и море недоумения: неужели это не чужих рук дело, как оно вышло-то? Да… тут у совести свои интересы, иной коленкор.
Как теперь, вижу себя в вагоне трамвая, и симпатичную девчонку неподалёку, к которой пристала группа хулиганов. Помню также и пассажиров, разом отвернувшихся в тот самый момент, когда девчонке преградили путь к выходу, и свой порыв: без раздумий вырвать у нападавшего нож из рук, переломить его прямо у него перед лицом и дать возможность выйти девчушке из вагона. Она, конечно, бросила меня, выскочила, как только щит двери сдвинулся едва, и, не оглядываясь, бегом прочь, так была напугана. Ну, так все иные, – высокие, сильные, взрослые, тоже испугались, не от того ли, не только не подошли, но смолчали, отвернулись понадёжнее даже, чтобы посмотреть: что же там за ночным окном, а не,– как же оно так-то, один на десятерых?!
Пусть однажды в жизни, но стоит подойти к зеркалу, когда в доме никого и спросить себя, – хотелось бы жить в мире, населённом людьми, похожими на отражение вас самих? И если достанет сил признаться, что нет, -тогда-то и накроет с головой волна стыда за съеденное в одиночку и не сданный вовремя… украденный библиотечный роман.