— Это еще не все, Полоз, — тихо сказал Валенс, — я от тебя жду большего, — настоящей помощи. Мне нужно, чтобы ты поговорил с людьми, потому что многим кажется, будто наша работа, рассчитанная на годы, сейчас не важна. Думают о том, что надо приниматься за выпуск обычных самолетов, а не экспериментировать. Всякие разговоры идут. Я хочу, чтобы ты поработал с людьми, потому что тебе они сейчас будут верить больше, чем кому-либо другому. И если уж ты своим примером покажешь, как надо работать, то всякие такие настроения исчезнут и весь коллектив опять загорится работой.
Полоз немного подумал.
— Як тебе вот чего пришел, Валенс, — сказал он в ответ. — Я пришел работы просить. Если я сейчас останусь без дела, то горе меня согнет, какой бы железный хребет у меня ни был. Работа одна может меня поддержать. Ты меня так загрузи, чтобы я света божьего не видел, чтобы мне все время на людях быть, ответственность чувствовать. Это единственное, о чем я прошу тебя.
— Работа, Полоз, будет. И начнется она не позже, чем сегодня, — сказал Валенс, подводя Полоза к окну. — Ты видишь этот аэродром?
— Вижу. Не годится он для наших самолетов.
— Правильно. И твой заместитель Валя думает точно так же. Так вот, чем быстрее вы приведете здесь все в порядок, найдете людей, материалы, инструменты, тем будет лучше.
— Я его еще сегодня начну готовить, — пообещал Полоз.
— Желаю успеха, — ответил Валенс.
Они еще немного поговорили, а когда Полоз ушел, Валенс долго сидел в кресле, думая о выдержке и силе воли майора Полоза.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Вера Михайловна Соколова медленно, осторожно, стараясь не двигать плечом, поднялась с кровати и подошла к окну. Октябрь шел над Киевом, каштаны на улице Ленина облетели — чернели голые ветви. С серого унылого неба сыпал мелкий колючий снежок. Холодно на улице, неприветливо.
В соседней комнате что-то зашуршало. Вера Михайловна прислушалась: нет, это только показалось, в квартире пусто. Берг с самого утра ушла на работу, немец — не то ординарец, не то охранник — сидит, вероятно, на площадке, его можно вызвать, нажав кнопку.
Соколова снова посмотрела вниз. Как мало людей на улице. Словно все вымерло в Киеве. Только каштаны стоят по-прежнему, непоборные в своей красе, даже теперь, глубокой осенью, они незабываемо прекрасны.
От нескольких минут стояния плечо снова заболело. Вера Михайловна легла. Мысли ее текли медленно, но настороженно. Это чувство настороженности не проходило с той минуты, как Соколова увидела Любовь Викторовну. В квартире живут рядом два врага, хотя правильнее эти отношения определить как отношения тюремщика и узницы. Но чего хочет от Соколовой Любовь Викторовна, пока понять невозможно. Она неизменно приветлива, любезна, рассказывает последние новости, открыто радуется успехам гитлеровских войск, которые упорно продвигаются вперед, и не желает замечать, что ее пленнице хочется кричать от этих новостей.
Но у Берг, безусловно, какой-то план, она что-то собирается сделать с Соколовой, Не может она быть такой любезной и такой предупредительной, не преследуя какой- то своей цели. Прошло уже больше месяца с того дня, как они встретились тогда в лагере, а до сих пор не было сказано ни одного слова, которое дало бы повод считать, будто у Берг какие-то задние мысли или планы. Но в бескорыстную любезность этой гестаповки Соколова не верила. Слишком хорошо знала она Любовь Викторовну!
Чего же она хочет? Трудно, почти невозможно ответить на этот вопрос. Ясно одно: использовать Веру Михайловну гитлеровцам не удастся, об этом нечего и думать. Но что предпринять? Сидеть вот так сложа руки? Да, пока она не поправится, надо ждать. Собраться с силами, а потом уже определить план действий. Не может быть, чтобы в Киеве не осталось своих людей, здесь, вероятно, есть подпольная организация и оставлены отдельные коммунисты. Как связаться с ними — она не знает, но уверена, что найдет способ и свяжется.
Небольшая прогулка по комнате, несколько минут стояния у окна — и силы больной иссякли. Она легла, закрыла глаза, и вдруг все исчезло, словно растворилось в дремоте. Кто-то вошел, вероятно, Любовь Викторовна вернулась, — кажется, это ее шаги. Интересно, какую новость принесет она сегодня. Конечно, ничего утешительного от нее не услышишь. Соколова вспоминает, как несколько дней назад она пришла веселая и сказала:
— Вы знаете, я никогда не думала, что большевики разучились конспирироваться. Конечно, это поколение уже забыло революционные традиции! Одним словом, сегодня гестапо арестовало организацию, оставленную здесь, в Киеве. Но как арестовало, вы и представить себе не можете. Эти люди, видимо, решили, что в городе советская власть. Они дали женщине-курьеру список комитета, чтобы она всех оповестила о дне заседания. Женщину, конечно, выследили, и весь комитет уже за решеткой. Я даже не могу понять — глупость это, полное ли непонимание ситуации в Киеве, где работают лучшие силы гестапо, или просто предательство? Я была лучшего мнения о ваших подпольщиках.