Соколова взяла газету. На первой полосе напечатано было обращение, которое она вчера отказалась подписать и на котором стояла ее подпись. Немного в стороне на фото отчетливо видно было, как она — Вера Михайловна Соколова — протягивает Дорну чертежи.
Фотограф, вероятно, был высокой квалификации, фото получилось отличное. Отчетливо видно, что передается именно чертеж.
— Как вы смели поставить мою подпись? — крикнула Соколова.
— А разве вы сами ее б не поставили? — насмешливо спросила Берг.
— Никогда!
— Это уже не имеет никакого значения. За вас, уважаемая Вера Михайловна, решили мы. Я немного не понимаю вашей неблагодарности: не забывайте, ведь это я спасла вас! Людвиг фон Дорн дал вам несколько дней на размышление, и я ничуть не сомневаюсь в вашем согласии.
— Напрасно. Этого не будет никогда! Вы слышите?.. Я…
— Что «вы»? Ну что вы можете сделать. Единственное, что вам остается, — стать директором нашего института и собрать вокруг себя всех инженеров. Подумайте сами: наша газета с фотографией отрезает вам все пути к возвращению. Доказать, что не вы передаете нам чертежи, — невозможно. Мальчик, который нес их через фронт, убит. Значит, отдали их нам вы сами. Интересно, как к этому отнесся бы тот же Крайнев, если бы вы встретились с ним? Теперь я перестану за вами следить. Никто вас не будет сопровождать, у вас нет иного пути, только с нами!
— Ложь!
— Нет, это не ложь. И когда вы перестанете возмущаться, а спокойно все обдумаете, то поймете, что я права. Конечно, у вас остается еще один выход — покончить жизнь самоубийством, но это ничего не изменит: ваша подпись уже стоит в газете под обращением, а проверять, имеется ли она в оригинале, никто не станет…
Вере Михайловне показалось, что эта проклятая женщина накинула ей на шею петлю и затягивает медленно, неумолимо. И самое страшное то, что никакого выхода найти невозможно. Неужели ей и впрямь придется распроститься с жизнью? Нет, нет, — этого от нее фашисты не дождутся! До последнего дыхания жизнь Веры Соколовой принадлежит Коммунистической партии, и так дешево она ее не отдаст!
А вот поразмыслить над всем этим, видимо, придется как следует. Лжет эта гестаповка, выход должен быть! И Соколова этот выход найдет!
— С сегодняшнего дня вы можете свободно выходить из дому. Ваши друзья, если бы они вас поймали, конечно, теперь охотно повесили бы вас, — продолжала Берг. — Да… вот еще что. Нам придется расстаться. В институте для вас уже приготовлена комната. Я согласна была бы и впредь держать вас у себя, но в глазах у вас слишком много ненависти. Вы можете невзначай задушить меня, а мне бы этого не хотелось.
Она откровенно издевалась.
— Дайте мне газету, — прервала ее Вера Михайловна.
— Пожалуйста. Можете изучить свое заявление, ведь вам нужно знать его, если кто-нибудь спросит.
Соколова еще раз посмотрела на свое фото, развернула газету, пробежала глазами по столбцам. Петитом набранная маленькая заметка на третьей полосе гласила о незначительном отходе немецких войск в районе Москвы. Вера Михайловна сразу все поняла: видно, эту сводку и приносили вчера Дорну. Вот почему они так вчера все волновались. Соколова вдруг почувствовала в себе уверенность и силу.
— Вы вчера знали об этом отступлении?
— В вашей судьбе это ничего не изменит, — прошипела Берг. — Не забывайте: я могу вас повесить каждую минуту.
— Я это отлично знаю, — ответила Соколова.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Валенс сидел в своем кабинете, если так можно было назвать эту тесную комнатку, где стояли письменный стол и железная кровать, и читал киевскую газету. С газетной полосы на него смотрело хорошо знакомое лицо Веры Михайловны Соколовой; фамилия ее стояла под подлым предательским обращением к советским ученым и инженерам, рука протягивала чертеж Людвигу фон Дорну.
Что же могло случиться? Ведь Марина Токова сама видела убитую Соколову? Что это, ошибка? В суматохе боя, в панике и страхе даже более хладнокровные люди, чем
Марина, допускали тяжелые ошибки. Соколова могла быть раненой, могла потерять сознание, а ее сочли мертвой. Все это вполне допустимо. А вот дальше начиналось уже невероятное.
Не мог Валенс поверить в измену Веры Михайловны Соколовой. Или он ничего не понимает в людях, или все это какая-то мерзкая провокация, очень тонко и хитро сплетенная. Ясно только одно: Соколова жива, а все остальное нужно выяснить и проверить.
Директор сложил газету, положил в стол. Теперь перед ним встал вопрос еще более трудный: сообщить об этой новости Крайневу и Полозу или промолчать? Быть может, лучше подождать, пока из Киева придут какие-то более точные сведения?