Он вынул из какого-то укромного местечка картофель, банку со старым маргарином. Вскоре комната наполнилась вкусным запахом жареной картошки.
Так прошло несколько дней, проведенных в напряженном ожидании. Тысячи планов возникали в голове Веры Михайловны и разбивались вдребезги, наталкиваясь на непреодолимое упрямство деда.
— Подождите, Вера Михайловна, — отвечал он, — бог о нашем с вами существовании знает. Ему, значит, и карты в руки, раз он всемогущий. А выходить из комнаты вам ни в коем случае нельзя. Чужие люди появились в поселке, могут польститься…
Соколова хорошо понимала справедливость этих слов, но терпеть с каждым часом становилось все труднее. Ей хотелось движения, действий, борьбы, а тут сиди взаперти, в четырех стенах. И хоть в комнате тепло, хоть и сыта она, но можно сойти с ума от одного ожидания.
Через неделю, вечером, кто-то тихонько постучал, и дед отпер сразу же, не спрашивая, кто пришел. Видно, условный был стук. В комнату вошла сельская молодица с порядочным узлом на плече.
— Здравствуйте, дедушка, — протяжно, с полесским акцентом пропела она. — А кто же это у вас в гостях, уж не женились ли вы, пока я на люди ходила?
— Садись, Килина, сними свой тулупчик, — приветливо улыбнулся старик. — Нет, не женился я, все тебя дожидаюсь.
— А меня тебе, дедушка, ждать нечего, — весело ответила молодица. — Я себе молодого найду, а ты мне не з моду…
Соколова слушала этот разговор с удивлением. Казалось, в глубоко мирное время где-нибудь возле колодца встретились двое друзей и балагурят беззаботно.
— Знакомься, Килина, — наконец сказал дед. — Вера Михайловна Соколова. Это ты по ее душу при шла.
Килина внимательно посмотрела на Веру Михайловну, улыбнулась, протянула руку, повернула свою новую знакомую к мигающей плошке, которая освещала комнатку.
— Ничего, не больно и похожа, — профессиональным тоном сказала она. — Карточку-то, видать, наспех делали. Ну, да мы вас еще маленько подмажем, не то что на себя, на черта походить будете.
Только теперь поняла Соколова, что это и есть тот посланец, появления которого так терпеливо и уверенно ждал Котик.
— А куда же мы с вами пойдем? — вырвалось у нее.
— Отсюда не видать, — вздохнула Килина.
— Куда вы пойдете, в этом Килина и та только верст за сто от Киева разберется. А до того времени ни одна живая душа не узнает, — важно сказал старик. — Даже и я не знаю. Одно лишь могу сказать, Вера Михайловна, пойдете к друзьям, а они уж там решат, как спасать вас от гестапо.
— Я готова, — коротко ответила Вера Михайловна.
— Торопиться нечего, — остановил ее дед Котик. — Килине еще завтра на базар сходить надобно: все должно быть, как по писаному: раз она на базар приехала, значит, должны ее там люди увидеть, а кого не следует, того видеть не должны, — поучал он ласково, но твердо. — Значит, и торопиться вам некуда, обождать нужно.
Эти последние минуты ожидания были особенно невносимы для Соколовой. Задолго до рассвета куда-то ушла Килина. Ее не было так долго, что Соколова потеряла всякую надежду.
— Вернется. Ей не впервой, — как мог, успокаивал Веру Михайловну старик.
И действительно, незадолго до полудня Килина вернулась. На базаре, который был в соседнем районе, выменяла она какую-то одежонку и сапоги для Веры Михайловны.
— Наш путь не близкий, в туфлях ноги отморозите.
Она ничего не забыла, и через несколько минут после ее возвращения Вера Михайловна выглядела уже пожилой селянкой, в теплом платке и тяжелых кирзовых сапогах.
Дед оглядел ее со всех сторон, строго, критически, и не нашел, к чему придраться.
— Теперь вам немного фотографию подмалевать, — он хитро подмигнул, — и просто хоть перед самым гестапо гуляй, никто не узнает.
«Подмалевать фотографию» было делом самым простым. Посмотревшись в обломок зеркала, который дед не забыл принести, Соколова сама себя не узнала.
— Ну, теперь подкрепимся малость и — в дорогу, — сказал дед.
Как ни стремилась Вера Михайловна уйти поскорее, ей пришлось покориться. Втроем они сели за стол.
— Там на базаре столько уж объявлений этих висит, что люди и не знают, кого пускать, кого ловить, — рассказывала Килина. — Что-то, видно, немцы на свое гестапо не больно надеются.
И хотя она насмехалась над фашистами и шутила, за ее словами все же угадывалось волнение.
— Ничего, — успокоила она самое себя. — Пройдем.
На прощанье Вера Михайловна крепко поцеловала деда
Котика. Дед смущенно заулыбался и сказал:
— Ну, Вера Михайловна, спасибо за компанию, желаю вам всякого благополучия и всякого счастья.