После мировой войны Людвиг фон Дорн попытался защищать императора от революции, но очень скоро понял, что из этого ничего не получится. Потом ему понравилась проповедь нацистов; он перекинулся к ним и почувствовал: это и есть тот берег, которого ему следует держаться.
Личная жизнь фон Дорна сложилась неудачно. В молодости его жена была очень красива. Некоторые признаки дегенеративности и вырождения не могли затмить ее своеобразной яркой красоты.
Она родила двух сыновей и дочь и вскоре после этого умерла. Самое ужасное началось позже, когда дети выросли. Дегенеративность матери передалась детям в значительно более выразительной форме. К двадцати пяти годам оба сына Дорна были уже безнадежными идиотами.
И всю свою отцовскую любовь, всю свою нежность, если таковая была в его сердце, Дорн перенес на своего последнего ребенка — на дочь Мэй. Она была похожа на него, сильного и энергичного Дорна, но врачи улыбались загадочно, и никто не мог дать гарантии, что дочь через пять-десять лет тоже не окажется в больнице.
Когда Дорну предложили взять на себя заведование новой секретной лабораторией, он даже обиделся. Но узнав о чрезвычайной важности работы, согласился, хотя сердце его болезненно сжималось при одной мысли о том, что его, потомка знаменитых рыцарей, заставляют заведовать колбами и резиновыми кишками.
Лаборатория должна была быть совершенно секретной. Дорну предписано было жить при ней, на несколько лет совсем оставив светскую жизнь. Но это, безусловно, открывало новые перспективы. В этой лаборатории можно было сделать большую карьеру, и он согласился, поставив только одно условие — дочь будет жить вместе с ним.
Ему разрешили, и он сразу же переселился в круглый железобетонный дом, окруженный огромной стеной. Через несколько месяцев из лаборатории неожиданно вывезли почти всех сотрудников, а еще через два дня черная закрытая машина привезла Крайнева, Волоха и Яринку.
Сломить их, заставить работать в лабораториях над созданием новой мощной стратосферной авиации — такова была главная задача Дорна. Его обязанности несколько напоминали службу тюремщика, но это барона волновало меньше всего.
На другой день после разгрома в лаборатории, учиненного Крайневым, он проснулся от резкого телефонного звонка. Телефон стоял на высокой тумбочке возле кровати. В окна, выходившие на восток, уже вливались косые солнечные лучи.
Телефон звонил настойчиво и нетерпеливо. Юрий повернулся и взял телефонную трубку. Вежливый мужской голос рокотал приветливо, почтительно.
— С добрым утром! Завтрак приготовлен в столовой — от вашей комнаты четвертая дверь направо по коридору. Вас будут там ждать через полчаса.
Мембрана коротко звякнула — собеседник повесил трубку. Юрий положил на рычажок свою и вскочил с постели. Со второго этажа Юрий видел весь аэродром из конца в конец. Это было необычное сооружение, видимо, уже давно заасфальтированное. Огромное серое поле напоминало настоящую пустыню — на ней не было ни одной шевелящейся точки.
Он отвернулся от окна и оглядел комнату. Она напоминала обычный номер гостиницы. Юрий отворил дверь — во второй комнате стоял письменный стол и большой шкаф с книгами. Очевидно, эта комната должна была служить ему кабинетом.
За второй дверью находилась ванная. Там висели полотенца, мохнатый купальный халат. Мыло, зубная щетка, паста — все было приготовлено заранее.
Юрий усмехнулся, подумав о том, что Дорну, наверное, очень хочется задобрить его, если на одно только жилье затрачено столько внимания.
«Тем лучше, — подумал Юрий, — пусть расходуют на меня силы, внимание и деньги, черта с два они от меня чего-нибудь добьются».
Он вошел в ванную и через минуту стоял под звонкими струями холодного душа. Вода щекотала и покалывала его большое сильное тело, он отклонялся, ловя губами непослушные струйки.
Из ванной он вышел в бодром настроении, но увидев за окном пустынный аэродром, снова почувствовал гнетущую тоску. Бодрое настроение пропало, осталась только приятная свежесть во всем теле.
Он быстро оделся и посмотрел на себя в зеркало. Костюм сидел на нем мешковато, но Юрия это мало беспокоило.
В столовой его ждали. Сухой, высокий Дорн показывал Яринке и Волоху альбом репродукций Миланского музея.
Яринка не знала, как держать себя; следует ли ей рассматривать альбом или, по примеру Волоха, подчеркнуто-демонстративно смотреть в окно.