Юрий вошел, спокойно поздоровался и не мог не улыбнуться, увидев растерянное лицо Яринки.
Он держался так, будто знаком с Дорном уже много лет. Это. стоило ему больших усилий, но мир в данное время был, очевидно, самой правильной политикой.
— Прошу к столу, — пригласил Дорн.
На столе, накрытом посреди большой комнаты, возвышались салфетки, как маленькие белые пирамиды. Частые мелкие капли оседали на стенках сифона с водой. Бледно- зеленые листья салата были нежны и упруги, масло напоминало прозрачный янтарь.
Когда все уселись, дверь отворилась и в комнату вошел еще один человек. Высокий, немного сутулый старик, с длинной, тщательно расчесанной бородой, остановился на пороге. У него были голубые, молодые еще глаза, которые никак не гармонировали с величественной сединой его патриаршей бороды.
— О, сегодня большое общество! — сказал он по-немецки и отрекомендовался: — Адольф Шторре.
Он посмотрел на Крайнева, затем сел на свое место и молча принялся за еду.
После минутного молчания заговорил Дорн.
— У нас, господа, могут быть любые разногласия, — сказал он, — больше того, у нас могут быть всякие недоразумения и даже ссоры, но я очень прошу вас, садясь за стол, оставлять все дела в кабинетах, лабораториях и в гостиной. Ни слова о делах за столом!
Никто не ответил ему. Волох всецело занялся серебристыми, словно металлическими, кусочками селедки. Крайнев намазывал масло на мягкий, ноздреватый кусок французской булки и, казалось, ни о чем другом не думал.
Яринка попросту пропустила все сказанное мимо ушей.
Только профессор Шторре попросил перевести то, что было сказано, на немецкий язык. Дорн перевел, профессор одобрительно кивнул.
После этого тишина нарушалась только стуком вилок и ножей. Потом настежь распахнулась дверь, и в столовую вошла Мэй Дорн. У нее были черные, как смоль, гладко причесанные волосы. Тонкий пробор разделял их на две абсолютно точные половины. Невысокий лоб как бы подпирали густые черные брови. Большие глаза смотрели из- под бровей спокойно и сонно. Было что-то странное в этих глазах — они были как бы подернуты сизоватой пленкой, что делало их удивительно неподвижными. Когда на них падал солнечный луч, они напоминали тяжелый желтовато-сизый олеонафт.
Короткими нервными движениями Мэй поминутно облизывала накрашенные губы. Они немного выпячивались и казались припухшими. Тяжелый подбородок дополнял это невыразительное лицо.
У Мэй была удивительно странная, неприятная улыбка, которая появлялась на ее губах неожиданно, независимо от темы разговора.
Она подошла к столу и не спеша оглядела всех присутствующих. Взгляд ее несколько дольше задержался на лице Крайнева. Дорн отрекомендовал ей новых знакомых. С профессором Шторре она поздоровалась запросто.
Как только она вошла, Юрий вытер салфеткой губы и встал из-за стола. Волох поднялся следом за ним. Дорн непонимающе следил за русскими.
— Если вы разрешите, — насмешливо улыбаясь, сказал Крайнев, — мы с товарищем Волохом осмотрим нашу тюрьму.
— Вы интересуетесь лабораториями?
— О нет, — рассмеялся Юрий. — Мы просто хотим посмотреть, нельзя ли отсюда как-нибудь удрать.
— О-о, сделайте одолжение, — заулыбался Дорн.—
У меня будет к вам только одна просьба: зайдите, пожалуйста, по дороге в химическую лабораторию.
Юрий и Волох вышли. Дверь со стуком захлопнулась за ними. Завтрак продолжался в полном молчании.
Тишину неожиданно прервала Яринка.
— Скажите, пожалуйста, — обратилась она по-немецки к седому профессору, — Вальтер Шторре не был вашим родственником?
Стакан с молоком застыл в руке Дорна. Он побледнел, лицо его окаменело.
Профессор Шторре встрепенулся, как от удара. Огонек блеснул в его выразительных глазах.
— Вальтер Шторре — мой сын, — ответил он, впившись взглядом в лицо Яринки. — Он жив. Почему вы говорите «был»?
— Вальтер Шторре погиб в кабине нашего самолета. Так сказал Дорн, — наивно ответила Яринка, еще не понимая как следует значимости сказанного.
Профессор Шторре перевел гневный вопрошающий взгляд на Дорна. Тот покачал головой.
— Мне об этом ничего неизвестно.
— Вам неизвестно? — Профессор поднялся из-за стола. Лицо его застыло, ни один мускул не шевелился на нем.
— Ваш сын в заключении, но он жив.
Голос Дорна звучал спокойно, уверенно, и это несколько успокоило профессора.
— Я не стану работать до тех пор, — резко сказал Шторре, — пока вы не устроите мне свидание с сыном.