— Ни единой травинки не вырастет! — вторила ему другая.
— На мой взгляд… — пустился было в мудрствования профессор философии, но так и не успел договорить.
— Огонь! — грянул зычный голос.
— Огонь! — столь же воинственно откликнулся призыв с другой стороны.
И небо потемнело, а тётушка Тереза оглохла напрочь. И тысячи боевых снарядов взлетели ввысь. И мириады осколков посыпались на землю. И через считанные мгновенья рынок был обращён в руины.
Лишь посреди рыночной площади отливал золотом роскошный медный кран, и алмазными каплями капала вода.
— Бежим! — скомандовала Дорка.
— А? Что? — таращилась на неё тётушка.
— Устами младенца глаголет истина, — поддакнул профессор.
— Не слышу!
— Бе-жим! — надсаживалась Дорка.
— Языком болтать все горазды, а дело делать — так мне! — с упрёком отозвалась тётушка Тереза, подхватив курицу под мышку и протянув руку девочке.
— Смотрите, вон корзина! — всполошённо кудкудакнул профессор. — Лезем под неё, да поживее!
Тётушка Тереза даже сообразить не успела, что повинуется командам какой-то полудохлой курицы, как они все трое очутились под большущей плетёной корзиной, в каких перевозят картошку, со страхом взирая на хаос сквозь щёлки меж прутьями.
Снаружи творилось нечто неописуемое. С обеих сторон — со стороны мясных рядов и овощных прилавков — то и дело раздавались команды «огонь!», «пли!», в воздух взмывали зелёные огурцы, румяные яблоки, фиолетовые баклажаны и свистящими залпами летели в противника, который, в свою очередь, атаковал увесистыми мозговыми косточками, грудинками и рульками. Картофелины величиной с кулак и глянцевые пакеты с молоком сталкивались на лету с мелкими жареными судачками, раскормленными живыми карпами и толстыми батонами колбасы и падали наземь. Рынок нельзя было узнать.
— Кошмар! — качала головой тётушка Тереза.
— Извольте слезть с моего крыла, — раздался вдруг голос из глубины корзины.
— Прошу прошения, дражайший Фёдор, но я даже шевельнуться не могу.
— Да я и слова не сказал, — пожал плечами Фёдор Минорка, если, конечно, предположить, будто бы курица умеет пожимать плечами.
— Чего это они пуляют друг в друга? — спросила Дорка.
— Охотно объясню, только слезьте наконец с моего крыла! — произнёс тот же голос, но на сей раз с раздражением.
— Я же вам сказала, милейший Фёдор, что с места сдвинуться не могу! — повысила голос и тётушка Тереза.
— Да никто не сидит на моих крыльях! — запротестовал Фёдор.
— А на моём сидят! И я вам никакой не Фёдор! — взвизгнул кто-то столь пронзительно, что корзина едва не опрокинулась, а беглецам пришлось зажать уши. — Моё имя Эмилия, и если меня ещё хоть раз назовут Фёдором, я за себя не ручаюсь!
— Тысяча извинений…
— А если не слезете с моего крыла, я и подавно за себя не поручусь! — визжала безвестная Эмилия пуще прежнего. Дорка вертелась из стороны в сторону, покуда не углядела истеричку.
— Вон она! — воскликнула девочка.
Теперь и тётушка Тереза с курицей заметили некое странное маленькое существо, приткнувшееся в углу корзины. Из спины у него торчало крыло.
— Ну и диковинная птица! — заинтересовался профессор Минорка. — Таких мне ещё не доводилось встречать. У неё всего лишь одно крыло.
— Потому что на другом сидят! — взвизгнуло существо. — Добром прошу, слезьте с моего крыла!!! — Сирена «скорой помощи» была бы посрамлена силой этого звука.
Тут тётушка Тереза подскочила как ужаленная, стукнувшись лиловой шляпой о крышку, вернее, о дно корзины. Фёдор Минорка тоже вроде как вспорхнул, хотя куры слабоваты по этой части, а бедная Дорка зажала уши, в страхе причитая:
— Да что же она так кричит, барабанные перепонки того гляди лопнут!
Меж тем снаружи продолжалась перестрелка, ручьями текли простокваша, томатный сок и рыбья кровь.
В корзине же царило затишье перед бурей. Все с ужасом ждали, что вот-вот снова раздастся вой сирены. Однако этого не произошло.
— Премного благодарна, — послышался наконец приятный голосок, и когда присутствующие решили поднять глаза, то узрели перед собой хрупкую, на редкость бледненькую девчушку, расправлявшую два белоснежных крыла.
Первым пришёл в себя профессор Минорка.
— Помилуйте, за что же?
— За то, что тётушка Тереза слезла с моего крыла. Стоило ей чуть взлететь — что без крыльев совсем не просто, да и с крыльями-то не всегда легко, — она бросила взгляд на Минорку, который заколебался, уж не обидеться ли ему, — как я освободилась. И очень кстати, иначе крыло безнадёжно смялось бы. Чувствительность ещё восстановилась не полностью. Оно и понятно: ногу отсидишь — и то не сразу на неё ступить можно.