Вскоре площадь, ставшая полем боя, была сплошь усеяна разломанными кругами сыра, раздавленными коробочками йогурта, карпами, в беззвучной жалобе разевающими рты… Боевой дух сражающихся, похоже, ослабел.
— Марш! Запе-вай! — вскричал Мясной Соус, желая разжечь в мясниках гаснущий огонь.
— Марш! — откликнулась в ответ Ильза Кочерыжка.
И мясники грянули боевую песню.
А торговки затянули свою.
— Ну, что я вам говорил? — просиял Фёдор Минорка. — Внимание! Сейчас увидите, как восторжествует власть искусства!
Мелодия обоих маршей, сорвавшись с уст певцов, взлетела ввысь, воспарила над площадью и, слившись в стройной гармонии, образовала двухголосый канон:
пели мясники.
подтягивали торговки.
выводили высокие голоса первой партии.
рокочущими басами повторяли свой припев вторые голоса.
И тут…
И тут, воспрянув духом, с новой силой оба лагеря схватились ещё ожесточённее. В воздух взметнулось облако пыли.
— …нюза певает! — оглушительно ревел Мясной Соус, вращая над головой связку сосисок и поливая молочниц ворчестерским соусом.
— Го дикисчи тает! — взвизгнула Кочерыжка и на разделочной доске, используемой ею в качестве щита, проворно нарезала намелко с полдесятка луковиц. — Го дикисчи тает! — задиристо повторила она и швырнула в глаза наступающих врагов накрошенный лук. Целый взвод работорговцев враз был выведен из строя: обливаясь слезами, они вслепую тыкались туда-сюда.
— Пта шечкипор хают… — с кровожадным видом надсаживался Филе Сома, и обоюдоострая сабля его зловеще сверкала.
— Вот вам и власть искусства, — упавшим голосом произнесла Эмилия.
— Курица тоже имеет право на ошибку, — прошептал Фёдор, совершенно раздавленный произошедшим.
— Подумать только — из-за сущего пустяка экие баталии разгорелись! — сокрушалась тётушка Тереза. — Дёрнула меня нелёгкая метёлку крутануть!
— Не зря я на дух не переносила покупателей вроде вас, — плачущим голосом произнесла Эмилия. — Оглянуться не успеешь, а они уже схватили товар и давай крутить-вертеть, а ты потом расхлёбывай. Разве можно с нежными метёлками так неделикатно обращаться?
— Нельзя, — покорно согласилась тётушка Тереза и в знак раскаяния опустила голову низко-низко, едва не касаясь земли полями шляпы.
— Я ведь во многих местах служила доброй феей. Осмелюсь заметить, Великая Кудесница — она для всех нас вместо матери родной — меня высоко ценит. И я в своей работе привыкла к тому, что есть существа добрые и злые, что одни правы, а другие — нет. Потому тебе всегда сразу ясно, как поступить. А в данном случае — кто плохой, кто хороший? Кто прав, кто виноват? Уму непостижимо, что здесь происходит: бум-бам, стук-бряк, пиф-паф! Если невозможно отличить добро от зла, то что прикажете делать доброй фее? Я должна вмешаться, но каким образом? Кто мне объяснит? С у-ума с-спятить м-можно… — у Эмилии вновь потекли из глаз слёзы, и всё тело заколотила дрожь.
Пение снаружи вдруг смолкло, шум боя стих.
— Объявили временное прекращение огня, — всхлипывая, пояснила Эмилия, — затем проведут переговоры, взбодрятся и начнут по новой. Чего ради? Где тот ч-чудо-источник, где груды серебра и злата, где алмазные россыпи? Ничего этого и в помине не осталось: торчит посреди площади убогий водопроводный кран с хлорированной водой. И ведь все прекрасно знают, но тем не менее… К ч-чему об эт-том г-говорить, т-только попусту расстраиваться. Без метёлки сидеть нам тут под корзиной до скончания века, а я окончательно выйду из доверия у Великой Кудесницы.
Воюющие стороны отступили каждая в свой лагерь и затаились. Затем одна торговка и один мясник водрузили стол в центре площади, рядом с медным краном, притащили два стула и натянули тент. На спинку одного стула повесили редиску, тем самым обозначив место для представителя торговок, на спинку другого — сосиску, специально для мясников.
— Там состоятся переговоры?