Он помолчал, потом снова заговорил:
— Так что, ребята? Не вернуться ли вам домой, не пойти учиться в колледж, а потом заняться химией, страхованием или ещё Бог знает чем? Срок службы — это не приключение в детском саду. Это действительно военная служба, грубая и опасная даже в мирное время… Никакого отпуска. Никакой романтики… Так что?
— Я уже решил, — сказал Карл.
— Я тоже.
— А вы понимаете, что не вам в конечном счёте определять сферу вашей службы?
— Думаю, — сказал Карл, — мы сможем настаивать на своих интересах.
— Конечно, конечно. Это первое и последнее, о чём вы можете просить до конца срока. Офицер-распределитель обратит внимание на вашу просьбу. Но первое, что он сделает, — проверит, не требовались ли на этой неделе, например, стеклодувы для примитивной работы. И будет уверять при этом, что именно тут ваша судьба и ваше счастье.
— Я могу заниматься электроникой, — сказал твёрдо Карл. — Если для этого есть хоть какая-нибудь возможность.
— Да? А ты что скажешь, приятель?
Я колебался. И вдруг очень отчётливо понял: если я сейчас ни на что не решусь, то всю жизнь потом буду гадать и мучиться — стою ли я чего-нибудь на этом свете или я просто обычный «сынок босса»?
— Я собираюсь попробовать.
— Понятно. Давайте ваши свидетельства о рождении и школьные дипломы.
Через десять минут мы были уже на верхнем этаже, где нас прощупывали, простукивали и просвечивали. Мне почему-то пришло в голову, что главная цель всех этих проверок не в том, чтобы узнать, здоров я или нет, а в том, чтобы найти болезнь, даже если её нет. Это была, на мой взгляд, попытка легко и просто избавиться от нас ещё до того, как мы попадём на службу.
Я решил спросить одного из докторов, какой процент поступающих отсеивают по причине физических недостатков. Он искренне удивился:
— Как это? Мы никого не отсеиваем. Закон не позволяет нам этого.
— Хм. Но прошу меня извинить, доктор, зачем тогда весь этот парад?
— Определённая цель есть, — ответил он, слегка отодвинувшись и ударив меня по колену молоточком, — хотя бы для того, чтобы определить, какие обязанности вы сможете выполнять по своим физическим данным. Хотя, если вы даже прикатите сюда на инвалидной коляске, будете слепым на оба глаза и достаточно тупым, чтобы настаивать на поступлении, — и тогда вам найдут что-нибудь подходящее. Пересчитывать что-нибудь на ощупь, например.
Единственный шанс не попасть на службу — это получить у психиатра удостоверение в том, что вы не можете понять, о чём говорится в присяге.
— Доктор, у вас уже было медицинское образование, когда вы поступили на службу? Или они решили, что вам лучше всего исполнять эти обязанности и послали вас учиться?
— Меня? — Он был не на шутку удивлён. — Я что, парень, с виду такой дурак? Я штатский. Вольнонаёмный.
— О, извините, сэр.
— Ничего-ничего. Я просто хочу тебе сказать: по моему глубокому убеждению, военная служба — для муравьёв. Поверь мне. Я наблюдал, как они приходят сюда и уходят, потом часто возвращаются опять — если, конечно, вообще возвращаются. Зачем? Для чего? Для чисто абстрактной, номинальной политической привилегии, которая не приносит ни цента и которой никогда не могут по-умному воспользоваться. Ты можешь мне не верить, но послушай, мальчик, — не успеешь ты сосчитать до десяти, как снова окажешься здесь.
Если, как я уже говорил, вообще вернёшься… Так, а теперь возьми вот эти бумаги и отправляйся к сержанту, который вас встречал. И помни, что я сказал.
Я вернулся в круглый холл ротонды. Карл был уже там. Сержант Звёздного флота быстро просмотрел мои бумаги и мрачно заметил:
— Вы оба до неприличия здоровы. Так, теперь ещё некоторые формальные процедуры.
Он нажал на кнопку, и в холле появились две женщины — одна, похожая на боевую алебарду, и другая, весьма изящная и миловидная. Сержант ткнул пальцем в бумаги медицинского осмотра, наши свидетельства о рождении и дипломы и сказал официальным тоном:
— Я пригласил вас сюда для выполнения очередного задания. Необходимо проверить этих двух молодых людей, желающих поступить к нам. Нужно определить, чего они стоят, на что каждый из них может сгодиться и насколько точны все эти документы.
Женщины смотрели на нас с казённым равнодушием. Да и могло ли быть иначе — ведь это их каждодневные обязанности. Так или иначе, они тщательно просмотрели все наши документы. Потом сняли отпечатки пальцев, и та, что помиловидней, вставила в глаз лупу — такую, какие бывают у часовщиков и ювелиров, и долго сравнивала отпечатки наших пальцев от рождения до нынешнего дня. Точно также она рассматривала и сравнивала наши подписи. Я уже начал сомневаться, происходит ли всё это на вербовочном пункте. Сержант подал голос: